Когда они вернулись в Иерусалим, Томас тут же налетел на Эндрю, желая узнать все в подробностях. Несмотря на то что его друга распирало от полученного опыта, им оказалось трудно поделиться. Эндрю мало говорил о сражении, ограничиваясь общими фразами и намеренно умалчивая о собственной роли в нем. Он с удивлением обнаружил, что испытывает глубокий стыд вместо гордости. Там, где должно было расцвести осознание оказанной ему чести, появилось беспокойство. Эндрю задумался о разнице между трусом и героем, чувствуя, что мог с легкостью оказаться и тем и другим.

Да, порой в сердце поднималась гордость – когда он вспоминал, например, о том, что, по всей вероятности, спас в бою жизнь своего господина. Но затем наступал черед более мрачных чувств, когда он думал о страданиях умирающих, о том, как клинок вспарывает плоть, о выражении лица человека, в которого он вогнал меч. Такие воспоминания и ощущения нелегко облечь в слова. Всякий раз, когда Томас просил рассказать о его собственном участии в схватке, Эндрю словно проглатывал язык. Его сны наполнились предсмертными воплями раненых, быстро погружавшихся в вечное забвение.

Очевидно, Томас понимал нежелание своего друга говорить о сражении и своем участии в нем, поэтому они остановились на том, что битва была поистине великой, и перешли к другим темам.

– Есть хорошая новость, – произнес Томас. – Я слышал, что Гондемар де Блуа отправился из Иерусалима в Антиохию. Я видел Гарета и говорил с ним.

– Гарет тоже принимал участие в битве. Он сражался? Я его не видел. Там было слишком много людей и оружия.

– Да, Гарет сражался рядом со своим господином и даже был ранен в ногу.

– Это пойдет ему на пользу – я имею в виду сражение. Гондемар наверняка оценил его усилия по достоинству. Гарет – добрый валлиец, славный кельт. Он заслуживает продвижения по службе.

– Я слышал, его сделали тамплиером-сервиентом.

– Вот бы мне пожаловали звание капеллана, – произнес Эндрю, назвав третий из существующих рангов, помимо рыцарей и сервиентов, – и тогда я бы мог избавиться от меча.

– Но ты ведь любишь этот клинок, Эндрю, – это твой знак отличия!

Юноша вздохнул:

– Ты, как всегда, прав, Томас. Мне бы хотелось, чтобы было иначе, но увы. Я не из тех, кто способен ограничиться пером и пергаментом, не испытывая смертной скуки. Да и вообще, я даже не умею читать и писать, так что не бывать мне капелланом. Как ты считаешь, я могу сделаться сервиентом?

– Ты можешь об этом попросить.

– Нет, так я бы ни за что не поступил. Мне могут отказать. Какое это будет унижение…

На следующий день Эндрю вызвали на главную площадь Иерусалима, забитую дворянами и простолюдинами. На балконе стоял король, погруженный в беседу с одним из самых высокородных людей в стране. Балдуин был облачен в богатое одеяние, как и все его придворные. Все казались мрачными и серьезными, однако осанка и поведение солдат и рыцарей выдавали возбуждение. Судя по всему, король собирался огласить некий указ, поскольку в правой руке он держал свиток, которым горячо размахивал, отстаивая свою точку зрения. Что происходит? Может, состоится суд? Или же король собирается объявить всеобщий пир и гуляние по случаю празднования победы над сарацинами? Но Балдуин внезапно обернулся и, словно впервые заметив, как разрослась толпа, развернул свиток. Он собирался было прочесть его лично, но затем передумал и вручил пергамент самому старшему из придворных, стоявших за его спиной. Тот принял свиток с мрачным поклоном и вышел вперед, дабы обратиться к собравшимся на площади.

– Слушайте! – воскликнул он. – Слушайте слово короля!

Откашлявшись, он прочел:

– Мы одержали победу в кровопролитной битве с сарацинами. Мы выражаем благодарность тем, кто принял участие в ней, и благодарим за верность и храбрость всех сражавшихся, равно пеших солдат и благородных рыцарей. Ваш король доволен каждым. Вы проявили великую преданность и силу пред лицом превосходящего противника. Посему все, принимавшие участие в сражении, заслужили нашу благодарность. Но некоторые отличились более других. Следующие рыцари проявили редкую отвагу и воинское искусство на поле боя и получат королевскую награду…

Старейшина зачитал список имен рыцарей, которым в ближайшем будущем предстояло стать графами, лордами и баронетами, и прибавил к ним тех, кто получит менее благородные титулы. Эндрю был рад услышать, что сэру Джону Реймскому будет пожалован целый город в далекой земле франков. Он знал, что его господин доблестно сражался и заслужил королевское одобрение.

Когда список подошел к концу, старейшина продолжил:

– Следующие оруженосцы проявили великую доблесть и достойное похвалы воинское искусство, как защищая своих господ, так и сражаясь за короля.

Глашатай снова прокашлялся.

– Альберт Сильверхолл.

По толпе прошел одобрительный гул – у оруженосца оказалось немало друзей и сторонников в толпе.

– Петер фон Кольн, Вильям Рашфорт, Стюарт Килмартин…

На этой строчке свиток выскользнул из рук старейшины и упал вниз, в уличную грязь. Началась толкотня и суматоха – слушатели пытались подцепить его и снова забросить на балкон, но тот находился слишком высоко над их головами. На лице короля отразилась скука, и он поманил к себе старейшину, а затем шепнул несколько слов на ухо неуклюжему придворному. Тот мрачно кивнул и снова подошел к краю балкона:

– В списке оруженосцев содержалось еще два имени, которые я сейчас назову, и указ можно считать зачитанным. Эндрю Крессинг, Кристиан де Пуасси. Засим слово короля обретает силу, и пусть Бог даст нам благость насладиться победой без не подобающей христианам надменности и неприглядной гордости.

Толпа одобрительно взревела, и люди начали понемногу расходиться, оживленно болтая, смеясь и окликая друзей.

Эндрю стоял на месте, пораженный, чувствуя, как в сердце расцветает гордость.

– Там было мое имя, – произнес он в пространство, не обращаясь ни к кому. – Там было мое имя, среди тех немногих, кому присуждена королевская награда.

– Рад за тебя, парень, – произнес незнакомый ремесленник в кожаном фартуке, хлопнув Эндрю по плечу жесткой ладонью. – Уверен, ты это заслужил.

Уолтеру полюбились долгие прогулки в садах рая, и иногда он ловил себя на том, что даже завидует тем, кто следует тропой ислама. Христианские небеса тоже должны походить на рай, но его, увы, нельзя вкусить на земле. Апельсиновые и лимонные деревья, финиковые пальмы, миртовые кусты и сочная зеленая трава. Повсюду вода – в каналах, фонтанах, на лестницах, в прозрачных бассейнах. Зеленые тени. Зеленый свет. Прохладные беседки на безмятежных полянах, где можно посидеть в одиночестве, думая о своем.

Однако Уолтер не принял чужеземной веры, к вящему беспокойству и недоумению своих гостеприимных хозяев, хотя, разумеется, ему пришлось согласиться на убийство. У юноши не было выбора – в противном случае погиб бы оружейник Пью. Выбирая между смертью незнакомого богача и приемного отца… Словом, деваться некуда.