— Узнаете, когда придет время. Мне не хотелось бы портить этот вечер. Вы знаете, как я чувствительна. Возможно, вы были правы, нам следовало было получше узнать друг друга до свадьбы. Я так мало о вас знаю.

— Мало? Помилуйте, Энджи, не требуйте от меня новых подробностей…

Она помолчала, а потом произнесла:

— Смерть матери явно наложила на вас свой отпечаток.

— Смерть матери накладывает отпечаток на каждого.

— Но печаль печали рознь, — сказала она.

— Что это значит?

Она махнула рукой:

— Оставим это…

— Энджи, не нервируйте меня, вместо неясных намеков я бы предпочел, чтобы вы рассказали о нашем путешествии. Африка — более увлекательная тема, чем я. У меня не было исключительной семьи, я не гений, не человек, высоко стоящий на социальной лестнице. Я обычный человек, который хотел бы заслужить уважение других людей. Вот и все.

— Вот и все, — повторила она и выпила вина.

Я понимал, что разговор принимал плохой оборот. Мы могли стать врагами с покрасневшими глазами, вздувшимися веками и тяжелыми языками.

— Вы скучаете по Франции? — вдруг спросила она.

— Мне было бы приятно подышать парижским воздухом, но я не страдаю от ностальгии. Я всегда много ездил…

Она продолжала есть с безразличным видом. Господи! Если бы я мог согреться рядом с другом! Я кожей чувствовал потребность в сочувствии, в чем-то человеческом. Она исключала всякое сближение. Сжать ее в объятиях? Овладеть ею, доказав таким образом, что я существую? Нет. Мне скорее хочется отхлестать ее по щекам, чем поцеловать.

Опьянев от вина и виски, лежа на удобных креслах, мы ждали, но чего? Время от времени я вставал, чтобы унять напряжение, и смотрел на озеро. Противоположный берег был испещрен неоновыми огнями рекламных щитов и окнами отелей. Потом, по молчаливому согласию, мы покинули гостиную. Я долго простоял под душем, подставив голову под струйки воды. Затем я облил себя туалетной водой из разных флаконов, стоявших шеренгой в шкафчике с зеркалом. Пьяные и продезинфицированные, мы молча легли на кровать. Я опустил руку на низ своего живота и почувствовал, что мое мужское достоинство, которым я всегда гордился, сжалось до размеров крупной оливки. Я был подавлен страхом, алкоголем и чувством вины и беспокойства, которые она мне внушала. Отодвинувшись на другой край кровати, свернувшись в комочек, Энджи спала. Я несколько раз включал свет и глядел на нее. Она была так бледна и неподвижна, что я наклонился над ней почти с беспокойством. Она спала, как грустный ребенок. Я не чувствовал к ней ни ненависти, ни любви, я ее боялся. А это было хуже всего.

Той ночью я часто вставал с кровати. Меня влекли огни озера, я завороженно глядел на освещенные окна вдали. Рассвет встал около шести часов. Я приготовил себе кофе и выпил его стоя, наспех. Затем сложил оставшиеся от ужина приборы в посудомоечную машину. Я услышал, как она зашевелилась. Я приготовил поднос, поставив на него несколько тостов, масло, кофейник и принес завтрак уже проснувшейся наследнице. Подложив под спину подушки, с опухшими глазами, устав от ночи, она встретила меня слабой улыбкой.

— Спасибо, Эрик, вы сострадательны. Я себя чувствую настоящим отбросом.

В зависимости от менявшегося настроения, она использовала слова из простонародного лексикона. Если ей говорили неприятную правду, она становилась «жертвой мучений», а если утешали, то «спасенной». Она могла назвать себя «опущенным человеком», или «умирающей», или «еле живой». Мне она показалась смешной, но все же я ее обслужил.

Я воспользовался некоторой разрядкой напряженности и я получил отсрочку. Было ли это следствием какой-нибудь интриги со стороны Сэндерса или она почувствовала, что плелись нити тайного заговора против ее власти? Я не дал Сэндерсу ни малейшего повода для нападок, я бурно протестовал против «устроительства» моего положения и лишь в самом конце неохотно выразил свое согласие. Это не должно было касаться меня лично.

Энджи держала чашку с кофе обеими руками, согревая ладони. Она хотела поговорить, а я должен был молчать до удобного момента.

— Этот дом — святое место, — произнесла она торжественным тоном, — Я приезжала сюда с отцом. Он был моим доверенным лицом, мы свободно говорили на любые темы. Мать я тоже любила, но совсем по-другому. Папа стал моим союзником с тех самых пор, когда я сжимала его указательный палец своими ручонками грудничка. Это он мне об этом потом рассказал. С папой я не стеснялась говорить о деликатных вещах, могла рассказать ему все что угодно, и он всегда меня выслушивал. А сегодня утром я задаю себе вопрос, правильно ли я сделала, пригласив вас сюда.

Пригласив меня? Привет тебе, бедный родственник! Но я не стал возражать, мне надо было привыкнуть. Как добрый принц, я принялся расхваливать дом:

— Мне понятно, дорогая, почему вы любите этот дом, и мне очень приятно было его увидеть. Но это посещение не задержит наше месячное пребывание в Африке, это — самое главное.

Она возразила:

— «Месячное»? Что значит «месячное»?

— Не играйте со мной. Мы что же, в Африку уже не едем?

— Едем, но не на ограниченное время. Я арендую коттедж на весь год, у меня есть дом на северо-востоке, и мы можем остаться там, сколько я пожелаю. Мы поедем вначале с какой-нибудь организацией, потому что мне хочется еще раз посмотреть на Кению глазами обычного туриста. Месяц! Мы пробудем в Африке столько времени, сколько будет нужно.

Она была красной от гнева.

— Энджи, не гоните лошадей. Четыре недели, пять недель, увидим на месте. Мне просто нужно примерное уточнение срока, я не могу забросить все мои дела на неопределенное время.

— Ваши дела? Ваше время принадлежит мне, не вздумайте распоряжаться им самостоятельно.

И поправилась:

— Оно принадлежит компании.

Щеки мои запылали.

— Вы деликатно напомнили мне о том, что я ваш наемный работник. Спасибо, я чуть было не забыл об этом.

Она прервала меня:

— Вовсе нет. Если я была чуточку резка, не сердитесь на меня. Я неправильно выразилась. Ведь ваша жена может нуждаться в вас больше, чем компания…

Я чувствовал себя как-будто обнаженным.

— Если бы у вас хватило смелости сказать мне, что происходит…

— Да какая разница! Отец старается успокоить меня с небес.

— В чем вы меня упрекаете?

— Вы не соответствуете вашему честолюбию и особенно вашему воображению.

Что она знала обо мне? Только тот фасад, который я сам построил, и мои успехи в компании. Она не имела никакого права унижать меня.

Энджи тщательно выскребла коробочку с вареньем, не оставив ни кусочка абрикосов в чашечке, вылизав ее с кошачьим усердием.

Я ушел от нее. Долго просидел в ванной, а она в своей. Если бы мы могли смыть все наши грехи, наши обиды и ссоры! Я снова увидел ее с мокрыми волосами цвета только что вылупившегося цыпленка. У этой девицы был детский облик. Воспоминания об отце еще витали в воздухе, она некоторое время подулась, а потом уселась ко мне на колени. Эта перемена настроения была просто невыносимой. Я еще не знал ее маски «маленькой девочки».