— Обещаю: смирительную рубашку применять в крайнем случае.

— Благодарю… — Ванзаров помедлил. — Тогда пеняйте на себя… Можете себе представить, что одно и то же преступление повторяется в разные века, в разных странах, но всегда повторяется?

— Кто же этот вечный убийца?

— Это не так важно. Важен другой вопрос, как оказалось.

Лебедев насторожился, зная, что в такие моменты можно ожидать чего угодно.

— Вопрос звучит так: «Зачем это происходит?» — сказал Ванзаров, глядя в окно, выходящее на Фонтанку. — А вдогонку к нему другой: «Как мои предки умудрились в это вляпаться, что расхлебывать мне?»

— Полагаю, ответы у вас имеются.

— Вы правильно полагаете.

— Можно ли простому смертному криминалисту узнать их?

— Ответ на все один: чтобы шестеренки вращались, — сказал Ванзаров, повернувшись к Лебедеву.

— О, друг мой, пора вам отдохнуть… — Лебедев откровенно покрутил пальцем у виска.

— Еще не все. Как оказывается, раскрыть это преступление или не раскрыть его, не имеет никакого значения. Шестеренки будут вращаться и дальше, хотя никто не знает, что будет, если его раскрыть. Кажется, до сих пор моим предкам это не удавалось.

— Позвольте… — только сейчас до Лебедева дошла простая мысль. — О каких предках вы говорите? Ваш батюшка служил в Министерстве финансов…

— О далеких и глубоких, Аполлон Григорьевич. От прапрадедушки и далее, в глубь веков. Сам про них впервые узнал.

— Кто были эти славные господа?

— Как меня уверяют: чиновник городского магистрата города Пфальца, саксонский офицер и обычный венский горожанин. Занимались розыском.

— Так что, выходит, вы — потомственный сыщик?

— Это было бы не так уж и плохо… Если бы не один мелкий казус: их работу придется доделывать мне.

Аполлон Григорьевич терялся в сомнениях, чего крайне не любил.

— А кто вам все это наплел?

Назвать честно источник информации и что с ним случилось значило навлечь на себя твердое подозрение в умопомешательстве.

— Нашел меня один архивариус, — ответил Ванзаров. — Что будет, если я вдруг раскрою это вечное дело?

Лебедев еще пытался понять: это розыгрыш или что-то куда более серьезное? И не мог выбрать.

— А что будет, если раскроете? — спросил он.

— Неизвестно. Это как узнать секрет фокуса. Никогда не знаешь, в чем на самом деле секрет фокуса. — Ванзаров слез с табуретки. — Поехали…

— Куда? — спросил Лебедев, несколько ошеломленный такими поворотами.

— К вашему другу доктору Юнгеру, он искал меня.

Звоночек телефонного ящика залился трезвоном. Лебедев снял трубку.

— У аппарата, — сказал он.

Из трубки доносились обрывки торопливых резких звуков, разобрать которые было невозможно. Судя по лицу криминалиста, новости были привычные: то есть плохие.

— Ждите, будем, — сказал он и повесил трубку на рычаг. — Визит к доктору отменяется, Родион Георгиевич. В Павловске Сыровяткин нашел убийцу. Конец вашим шестеренкам.

— Кого он нашел? — спросил Ванзаров.

— А вот пусть это будет для вас загадкой фокуса, — ответил Лебедев с ехидной ухмылкой. — Я-то знаю, а вы — нет. Вот и мучайтесь всю дорогу.

И он подхватил походный саквояж. Великий криминалист всегда был наготове.

К любому повороту событий.

Апреля, двадцать шестого, года одна тысяча девятьсот второго Ванзаров Родион Георгиевич.

И подумать не мог Сыровяткин, что так обрадуется появлению чиновника сыска. Когда Ванзаров соскочил с подножки пролетки, полицмейстер испытал ни с чем не сравнимое облегчение. Как будто у него с души камень сняли и передали кому следует. Не менее обрадовался он Лебедеву и сигарке, уже испортившей незамутненный воздух Павловска. Сыровяткин искренно, как в детстве, поверил, что вот сейчас прямо у него на глаза совершится волшебство и все беды окончатся.

Он старательно отдал честь и повел гостей через ряд городовых, торопливо рассказывая, что произошло ночью, и как его разбудили, и как он, помня наставления, ни к чему не посмел прикоснуться и даже выставил оцепление. Свидетели допрошены все как один, мало того — они находятся под замком на всякий случай. Что касается убийцы, то тут все ясно, остается только подтвердить. Вероятно, первая жертва — его рук дело.

Ванзаров слушал, не перебивая. Лебедев следовал за ними, помахивая саквояжем и плохо скрывая ироничное отношение к исповеди полицмейстера.

Сыровяткин, выказывая почтение перед столичными звездами, остановился в двух шагах от рогожки, из-под которой торчали подошвы черных сапог, предоставляя господам почетное право разбираться самим.

— Извольте, — только сказал он, как официант, предлагающий изысканное блюдо.

Ванзаров приподнял покрывало.

Глаза брандмейстера глядели в небесную высь неподвижно. Выражение, застывшее на его лице, говорило о чрезвычайном изумлении, которое настигло в последние мгновения жизни. Рот был искорежен гримасой. А растопыренные пальцы как будто пытались схватить что-то, но так и не смогли. Затылок лежал в мелкой и засохшей лужице темно-бордового цвета. Невдалеке от тела валялся фонарь, давно потухший. Стеклянная дверца была разбита вдребезги.

Лебедев нагнулся к лицу жертвы, принюхался и даже не счел нужным раскрыть саквояж. Только фыркнул.

— И ради этого стоило поднимать такой шум? — заявил он.

— Настолько уверены? — спросил Ванзаров.

— Друг мой, только ради вас я, конечно, проведу вскрытие и протокол составлю, но тут же все очевидно.

— Неужели?

— А вы сами не видите? Запах изо рта, который перебивает трупный, поза тела и, наконец, булыжник, торчащий из мостовой. На острие угла как раз ошметки его мозга.

— Несчастный случай?

— Куда несчастнее. Поскользнулся, бедолага. Что в крепком подпитии не редкость. А все почему? А потому, что улицы надо ремонтировать. Отделался бы легким сотрясением мозга, — Лебедев бесцеремонно стряхнул пепел на тротуар. — Куда больше меня интригует то, что находится вон под той кучей…

Действительно, трудно было понять, что скрывает холмик из тряпок, находившийся совсем рядом, чуть дальше расстояния вытянутой руки. Сыровяткин постарался изрядно, закутано было тщательно.

— Вам право первооткрывателя, — сказал Ванзаров, обходя тело Булаковского.

Уговаривать не пришлось. Чрезвычайно аккуратно, как чистят персик, Лебедев снял одну за другой тряпки, отбрасывая их куда попало. Последней слетела самая большая холстина. Зрелище предстало во всей красе. Было оно столь чудно, если не сказать дико, что Аполлон Григорьевич, насмотревшийся всего, протяжно свистнул. Было от чего прийти в изумление натуре куда менее крепкой, чем у криминалиста. Ну, как у Сыровяткина.