Так мы и сидим – я и ангел – и оба сейчас верим: падать, порой, значит, летать…

Гудок тринадцатый

…вот это я называю вставило!

Кто бы мог подумать, что Тодор – бяка-злюка, которым дитёнков стращают – будет сидеть со мной рядом, ржать неведому хрень о шести лапах и подпевать иномирной песне.

Его история – загрузочная и нехило так. Я сразу возненавидела этого милорда. Если бы встретила – морду бы расцарапала. Тодор молодец, выдюжил. А что двинулся крышей, так кто бы не поехал на его месте?

– Тот мир, из которого Фил и песни, – говорит, смачно отгрызая кусок зверя, – он клёвый?

– Да уж покруче нашего будет, – замечаю и откидываюсь на лежанке из мха и старого барахла, что собрала вокруг. – Там таких домов, как этот, – повожу рукой вокруг, поймёт, – полно. Правда, поменьше. Называются «свечки». И в них коробка ездит, вверх-вниз, вжик-вжик, тарахтит, лифт, страшнааая!

– Ты бы хотела там жить?

Ангельская привычка – выпытывать. Хотя уже давно в башке покопался и знает.

– Нет, там всё другое. Долго привыкала бы. Если только родиться.

– Тогда бы хотела?

Смотрит пристально, жрать бросил, повязка слезла – герой!

– Глупо спрашивать. Все хотят там, где родились. Где родился – всегда лучше.

– Ты странная.

Хмыкаю:

– Кто бы говорил! Приволок меня сюда не пойми зачем. Зная твою репутацию, мне стоит за девичью честь опасаться.

– За голову, – ухмыляется он. – У меня аллергия на идиотов. Лечу их отрыванием головы.

Бычусь, злая вся.

– Нафига привёл? Тут уже целых сто пятьдесят лет, наверное, никто не живёт.

– Вот именно – сто пятьдесят.

И рожа такая – многозначительная, важная.

Наклоняется ко мне, зеньками своими жёлтыми сверлит, будто мозги пьёт.

– Что ты помнишь? Что тебе рассказывали по истории Страны Пяти Лепестков?

Ёжусь, по спине дерёт. Умеют ангелы выворачивать.

– Что и всем, – бормочу. – Ну будто Небесная твердь едва на землю не грохнулась. А на Доме-до-неба расцвела роза. И она вроде тоже жахнула, и, кароч, всё остановилось. И пришёл добрый Охранитель, принёс интердикты и всё заверте…

– Так вот, кроме Охранителя с интердиктами, ничего другого не было, – говорит, а сам – отпрянывает, а морда довольная, лыбится. Рад, что меня пригрузило.

– Как это?

– А вот так, – щелкает мне по лбу, невежливо и больно, блин. – Это – будущее. Тебе вложили в башку алгоритм. Пару дней назад звездопад был, скоро начнётся пипец глобальный. Но теперь мы знаем, как быть. Ты – карта и проводник. Найдём сильфиду и жахнем.

– Жахнем что?

– Ясно же что, – лыбится, – Небесную твердь.

– Разве ни она нас?

– Вот потому мы и должны первыми успеть.

– А чем жахать будем?

– Тобой.

И счастливый такой – открытие сделал!

– Постой, – тру лоб, – ты хочешь сказать, что…

– Цыц! – и подбирается весь, как зверь. Прыгать готов. В руке хищно взблёскивает нож, жуткий, зазубренный.

Не успеваю рассмотреть, кого он валит и полосовать готов.

Потом по воплю разбираю – Серый этот. И Тотошка тут, влетает:

– Не трожь! Пусти!

Защитник.

Тодор встаёт, Серого за собой волочёт, встряхивает, к стене припирает и нож к глотке. Тот аж скулит тихонько, любой бы заскулил. Я бы ещё и обгадилась.

Даже Тотошка, вон, испугано жмётся ко мне.

– Ушлёпок! – шипит Тодор. – Ты какого здесь?

– Я за ней пришёл, – тычит в меня, трусится. – Кора прислала, сказала, тогда билет отдаст.

– Слушай сюда, недоделок, – Тодор давит ему ножом на глотку, Серый воет и дёргается сильнее, – тут работают мои правила. Если я оставил тебя там – значит, оставил тебе жизнь. Если ты припёрся сюда – ты сдохнешь.

– Нет, мне нужен только билет. Этот грёбанный билет, а Кора отдаст только, если верну её, – мотает головой на меня.

– Она тут и она может ответить сама! – Тодор отшвыривает, Серый летит к моим ногам, Тотошка с визгом прячется за меня.

– Пойдёшь со мной, назад? – смотрит снизу, глаза, как у Тотошки, когда тот клянчит.

– Нет, – и ногой топаю для пущей убедительности, – только вперёд. И вверх.

Залажу на выступ и вещаю им свой план:

– Если у меня в башке – алгоритм этот, то, значит, ещё те белые в лабораториях, в Подземельях Шильды, знали. Только по-своему нас пользовать хотели. Ну, для себя, зады себе прикрывать нами.

Тотошка смотрит преданно и бьёт хвостом, Тодор ухмыляется и руки на груди сложил: мол, чеши, чеши, а правила – мои! Серый проникся тоже, вроде.

– Поэтому надо по-другому. Надо сражаться. Надо пойти и посмотреть, что там за роза, в конце концов. Вот!

Тодор хлопает.

– Худшая речь, что слышал, но нам сойдёт. Сделаем следующее. Ты, гавкун, – это он Тотошке, тот ощерился аж! – вернёшься к своим долбо**ам-мутантам и скажешь, что если они сами не постоят за свои шкуры, то даже на базаре за их шкуры и ломанного не дадут. А я знаю, как работает базар. Мы завтра туда – затаримся кой-чем и в путь. Дом-до-неба только кажется близким, потому что высокий. До него ещё свистеть и свистеть. Нам кашалоты будут нужны. Ты, ушлёпок, идёшь с нами.

Вот у него речь всяко получше, хотя и хрипит. Но убедителен, гад.

– А теперь дрыхнуть все, и без фокусов. Я по ночам злой.

Смотрю на него и понимаю: сам спать не будет. Про эти места знает больше нашего и кого-то ждет.

***

…непруха пошла.

И действительно: какого попёрся? Знал же, что Тодор так просто не выпустит – я ж игрулька его, а он не доиграл.

Хотя, благородный вон: говорит, опустил, надо было линять, а теперь… Хрен с маком. Отведёт на базар и продаст. Или кашалотом скормит. Псих.

Сон не идёт. Какой тут сон, если где-то неподалёку бродит ночной кошмар с ножом. Да ещё в тонкой куртёнке на каменном полу попробуй засни. Зашибись сны будут, ага.

А эта девка, Розочка-Хренозочка, разметалась вон. Мягко устроилась. И блохастик наш в ногах примостился, верный.

Зофилка, мля.

Или ей этот псих приглянулся?

Смотрю, забинтовала его. Заботилась.

Ну, конечно, будь я таким дылдой, и на меня б девки зарились. Только он лох же полный, не целовался путём.

Ехидно ржу. Ну хоть в чём-то его обскакал. Пусть Лидка меня и послала, но до того у нас всё было. Недолго, правда, но было же!