– Это не правда! Дед не стал бы врать!

«Милорд» только хмыкнул, стряхнул невидимые пылинки и вышел.

Выскочил следом, но побежал туда, откуда привели – в кабинет к наставнику. Летел через двор, откинул какого-то красного, что попытался остановить, ворвался к Эйдену Карцу.

– Мой дедушка…

Инспектор-наставник нахмурился, весь такой неприступный стал.

– Как ты посмел явиться сюда?! – и брови свёл.

– Мне нужно знать, где дедушка?

Не унимался, сжимал кулаки.

– Он уехал, а ты отвратительно ведёшь себя.

Влетело несколько в красном, уволокли, хоть брыкался и кричал. В то утро впервые высекли и бросили в карцер. Так началась жизнь в S.A.L.I.G.I.A.

А первое предательство потом долго горчило на языке.

Бэзил Уэнберри – так звали соседа – оказался лучшим во всём. Он отлично знал свод правил S.A.L.I.G.I.A., помнил все интердикты, классно дрался любым видом оружия, презирал тех, кто ныл или канючил на тренировках, всегда и во всём поступал правильно.

Ненавидел он «милорда» люто.

А наставник постоянно ставил их в пару на тренировках по боевым искусствам. Уэнберри выносил красноволосого с одного-двух ударов и всегда самодовольно ухмылялся.

– С твоим уровнем тебя точно определят в исполнители. Красная форма пойдёт к твоим волосам.

Зазнайка-«милорд», чтоб его.

Но наставник так не думал.

– У тебя потенциал гораздо выше, чем у Уэнберри. Ты не должен думать, что хуже него. Пока так думаешь, проигрываешь, – сказал после одной драки и протянул платок: – Вытри кровь.

И тогда-то крикнул вслед «милорду»:

– Вернись, давай ещё раз.

– Тебе мало? – Уэнберри выбрал секиру. – Тогда я отрублю тебе руку.

И подавился пафосом, когда эта же секира оказалась у его горла. Он был слишком умен и всегда реально оценивал противника, чтобы предположить, будто тот выиграл случайно. Но победы не радовали.

Зато Уэнберри впервые подал руку и улыбнулся. И оказался вовсе не таким уж и засранцем. А вполне себе нормальным. Однажды даже вместе удрали – очень уж хотелось посмотреть город. Влетело обоим, только «милорду» сильнее – наставник возлагал на него надежды и требовал сильнее.

После того случая Уэнберри стал другим, больше не позволял себе оступаться. Непутёвого соседа, правда, прикрывал. Хоть и злился потом.

Появились друзья среди исполнителей – они куда проще сокурсников оказались. Жалел их – они ведь почти не учились. Лишь бегали с поручениями, делали грязную работу: уборка, обслуга. Исполнители – невезунчики: родились с меткой, но среди бедняков. Кто же станет таких смешивать с салигиярами – светлыми по рождению. Вот чёрные и задирали носы.

Но тот, кто вырос с прислугой, больше ценит человечность, чем происхождение.

Друга-исполнителя звали Мишель. Славный малый, очень скромный, тихий. Его даже свои же гнобили. Пахал с утра до вечера и не жаловался. Он родился в Болотной Пустоши у шлюхи-бродяжки, которая, едва он научился ходить, выгоняла в любую погоду просить милостыню.

Там-то его увидели салигияры и забрали с собой. Эскориал казался Мишелю раем. Здесь тепло и кормят. Дают одежду. А что работать заставляют – так это небольшая плата за блага.

Когда стукнуло двенадцать – случилось две «непрухи»: Эйден Карц, негласный покровитель, стал судьёй; сменил чёрную форму на белую – безупречность, безгрешность, – и в мозги вставили чип.

Бля**, дико больно это. Ставили на живую и прямо. Но не орал. Тех, кто орал, забирали экзекуторы – жуткие твари – и утаскивали куда-то. Больше орунов никто не видел. Никогда.

После чипования – чуть не сдох. Недели две промучился. Наблюдатели говорили: это из-за вольности. Слишком вольный. Не принимает вмешательство. Организм помирился с чипом, когда прорезались крылья. Вот тогда-то и пригодились наблюдатели – вели в первом полёте, а то б расшибся к хренам. Правда, при первых чужих словах у себя в голове, почти оглох. Так громко, будто кто в ухо верещал. Потом всех, особенно простых, читать стал, против своей воли – все молчат, а в голове – хор. И тут пригодился чип – ставить блоки, когда ты не хотел, чтобы слышали тебя, или сам не хотел слышать других. Не освоил блокировку – сбрендел.

Так, кстати, и отбирали элиту салигияров. Которые всё прошли. Правда, то только начало было. Дальше испытания похлеще пошли и что страшно, не всегда понятно, что тебя проверяют.

Или других на тебе.

Как-то Эйден Карц, уже судья, остановил в коридоре и, приложив палец к губам, кивнул в сторону, на едва заметную дверь.

Быстро сообразил и скользнул за бывшим наставником безмолвной тенью. А переступил порог – голос проглотил. Кругом детали всякие, инструменты, бумаги какие-то со странными надписями. Потом узнал: чертежи.

– Помнишь, я говорил тебе, что когда вырастишь, сделаешь себе робота.

Кивнул. На слова – от восторга – ещё не было сил.

– С удовольствием научу! – улыбнулся бывший наставник. – Будет наш секрет.

Даже растаял от его доверия: ведь судья мог за такое белой судейской мантии лишиться.

Первый робот вышел косой, кривой, двигался рывками, но приводил в неописуемый восторг. Эйден Карц недаром слыл лучшим наставником, умел рассмотреть ученика и поверить в него. Роботы стали получаться всё лучше, а ученик – наглеть и спорить. И, конечно же, глупо, по-мальчишески распирало, хотелось рассказать, похвастать. Тайна угнетала. А ещё – делала беспечным. Ходил с дурацкой улыбочкой. Совершенно упустил из виду: улыбка – символ наслаждения, а оно непристойно. А на непристойность обязательно сделает стойку тот, кто блюдёт правила и у кого чуйка на нарушителей…

Уэнберри ворвался прям на испытания очередного робота. Когда роботостроители прибывали в кайфе. Такой всегда накрывает создателей, когда те видят своё творение в деле.

А Уэнберри так и замер.

– Судья Эйден, – выдавил он и глазами похлопал, – вы… это же… у вас нет лицензии…

Эйден Карц однако не испугался ничуть, стоял и ждал, что тот станет делать.

«Милорд» угарно метался. И он, конечно же, сделал так, как от него ждали – доложил в Совет Эскориала. Судью Эйдена лишили белой мантии, крыльев и обрушили на него синее пламя. За нарушение интердикта и вовлечение во грех ребёнка. Красноволосого, правда, тоже наказали – пятью днями Коридора страха: извлекали из сознания самые жуткие страхи и толкали к ним в пасть. Выдержал, но в душе поселилась ненависть. Глубоко спрятанная, клокочущая.

Попытался поговорить с Уэнберри, но тот упёрто настаивал на своей правоте: он руководствовался любовью, спасал сослуживцев от впадения во грех… И не понимал, за что тут обижаться. Он же спасал!

Мишель хотел летать. А исполнителей не учили. Они – пушечное мясо. И тогда-то стал убегать по ночам, чтобы Мишеля поставить на крыло – крылья у исполнителя были.