С большими подробностями изображает властительские прерогативы Крымских ханов и их отношения к султанскому правительству Гезар-Фенн, специально занимавшийся архивными исследованиями по части государственного устройства Оттоманской империи и изложивший результаты своих изысканий в своем упомянутом у нас выше[832] сочинении под заглавием, в котором находится следующая статья, посвященная исключительно изложению основных пунктов государственного строя Крымского ханства. «Глава седьмая: изъяснение уставов ханов Крымских, уставов высочайшего похода и уставов правительственных. Крымские ханы, будучи из рода Чингиз-ханова и из царей мусульманских, господ хутбэ и монеты, подчиняются и повинуются династии Османской. Отрешение, назначение и смена их обычно производятся со стороны высочайшего султаната. Но в грамотах и в других случаях, ради почтения и уважения их к своему падишаху, им отдают преимущество пред прочими государями. Все ханычи занимают места выше визирей; а на праздниках они первые подходят к целованию руки. Рассказывают, что когда в Валашском походе Гази-Герай-хан прибыл затем, чтобы сопутствовать покойному султану Сулейман-хану, то румилийский бейлер-бей со всеми румилийскими беями отправились в тот день приглашать его. Когда он подъехал к августейшей падишаховой палатке, то его ссадил верховный визирь, взяв его под мышки. Рядом с золоченным табуретом его величества падишаха был поставлен еще другой табурет. К нему обратились[833] с такой речью: “Пожалуйте, хан; садитесь, брат”. Хан же, соблюдая вежливость, не захотел сесть рядом с султаном, а сел, спустив свой табурет несколько ниже. Потом во время Яныкского похода, когда, пройдя через ляхскую страну, (хан) прибыл к верховному визирю Синан-паше, то верховный визирь со всеми бейлербеями и с бесчисленным войском вышел к нему навстречу, он же, сидя на коне, подал руку, чтобы поздороваться. По приезде он остановился в палатке главнокомандующего, несколько времени сидел с ним вместе и даже кушал поданные яства. Но умные люди заметили, что хан как будто остался недоволен поведением главнокомандующего, а особливо нашли неприличным, что он сам председательствовал, а хана посадил по правую сторону, “потому что, – как говорили, – ведь они уже четыреста лет ханы, господа хутбэ и монеты[834]: ввести (хана) в свою палатку значило унизить (его) до степени бейлер-бея”. Да сколько было разных толков! например: “Следовало бы, – говорили, – в своем конаке разбить другие палатки да и задать царские пирушки”; так что одним из признаков такого поведения его присутствие хан счел то, что, не обращая внимания на него, повели речь с румилийским бейлербеем Хасан-пашою. Когда во времена Ибрагим-паши (хан) прибыл в Уйварскую кампанию[835], то всякий раз как он бывало прибудет в то место, где находился Ибрагим-паша, этот возьмет его под мышки и ссадит с лошади; а когда он отправляется, то опять возьмет под мышки и посадит на лошадь. В нашем же веке эти церемонии отложены в сторону. В 1040–1630 году к адмиралу Хасан-паше в Кылбуруне приехал Джаныбек-Герай-хан. При встрече он так низко поклонился, что уж не поцеловал руки, а дошел до поцелования полы; а когда зашла речь об обращении Ибрагим-паши с Гази-Гераем, то паша сказал: “Этот наш особенный любимец – и до такой степени отстал теперь от почтительности!”»[836]

Гезар-Фенну, проследившему видоизменения отношений султана и турецких сановников к Крымским ханам в отдельных исторических случаях, насколько эти отношения выражались во внешних формальностях официального этикета, был прямой повод коснуться и документальных фактов, служивших основанием к определению этих отношений. Ему это было тем сподручнее, что он мог извлечь эти факты из тех же архивных источников, из которых он берет сведения касательно других статей внутреннего государственного устройства Оттоманской Порты и излагает их довольно подробно, приводя некоторые данные, по-видимому, в их подлинном виде. Но так как он этого не делает, то, значит, политические прерогативы Крымских ханов и фактическое согласование их правительственной деятельности с видами и задачами султанской Порты определялись обстоятельствами времени; общие же основания, на которых покоились эти взаимные отношения ханства и Порты, держались обычно хранившимся с обеих сторон преданием.

Из того, что есть принципиального в приведенных статьях из «Насихат-намэ» и из сочинения Гезар-Фенна, можно вывести лишь одно – что ханская власть в Крыму представляется только как бы отражением власти турецкого султана, только временным поручением, продолжительность которого зависела от степени благоволения и доверия старшего к своему подручнику, хотя это благоволение и доверие обусловливались ревностным со стороны хана исполнением обязанностей, сопряженных с его властным положением, и верной службой своему патрону. На практике же эти основные принципы применялись и осуществлялись так или иначе сообразно индивидуальным качествам личностей, носивших ханское звание, а также отчасти и по усмотрению представителей и исполнителей власти султанской, с которыми ханам надо было входить в непосредственное отношение. Расшатанность строгих начал единодержавной законности в Оттоманской Порте вследствие усилившихся до крайности безнравственного произвола и интриг временщиков, незримо или даже явно заправлявших во имя того или другого султана, не могли не оказывать своего тлетворного влияния на ход и положение дел в Крымском ханстве, с некоторыми особенностями, которые были неизбежны по требованию местных условий Крыма и применительно к личному характеру заправлявших его судьбами деятелей. При таких обстоятельствах вся дальнейшая политическая история Крымского ханства со времени утверждения над ним верховенства Оттоманской Порты складывалась и протекала при постоянном действии двух начал – местного, национально-татарского, стремившегося к полной самостоятельности и самобытности, и внешнего, постороннего, турецко-османского, старавшегося с возможно меньшими для себя хлопотами и затруднениями сохранить за собой верховенство над Крымом в чисто политических видах международного свойства.

Эта двойственность основ политического быта Крымского ханства заметна во всем – в территориальных границах, действиях двух властей, в совместном пользовании доходными источниками, в смешанной денежной системе и т. д., так что даже на основании документальных памятников иногда трудно разобраться в этом смешении и с точностью указать в иных отраслях государственного управления, где дело ограничивалось исключительно авторитетом власти ханской, и где этот авторитет опирается еще на другой, высший авторитет власти султанской.

Такая двойственность прежде всего сказывается в таких формальностях, как титул властителей и взаимное обращение их в официальной переписке. Турецкий султан в международных трактатах величает себя, между прочим, «падишахом Дэшти-Кыпчака»[837] или, еще определеннее, «падишахом татарских стран – Кафы, Крыма, Дэшти-Кыпчака и Дагестана»[838]. В тоне же обращения в султанских грамотах к ханам замечается разница, проистекавшая от того, при каких обстоятельствах приходилось Порте сноситься с своим татарским вассалом. Например, султан Селим I Явуз писал Менглы-Гераю, величая этого последнего так: «Его сторона, убежище эмирства, источник правительства, упрочение счастия, стяжание благоденствия, обладатель владений почета и величия, шествователь по стезям славы и успешности, вспомогаемый разными дарами милостей Господа всещедрого». Родственное чувство подсказало ему тут присовокупить к имени своего тестя нежное название «батюшки»[839]. В другой раз к вышеозначенным высокопарным эпитетам прибавлены следующие: «Гордость хаканов Туранских, отличное совершенство дома Ильханского»[840]. Султан Сулейман I, преемник Селима I, извещая Мухаммед-Герая I, сына Менглы-Герая, о своем восшествии на престол, а потом о завоевании Родоса, вставляет в число почтительных обращений такие выражения: «Потомок султанов Крымских, хаканов чингизских»[841]. В конце XVI века, когда обнаружилась запутанность во внутренних делах Порты, повлекшая за собой колебание ее престижа и во внешней политике, султанская канцелярия превозносит хана Джаны-бека в таких высокопарных выражениях: «Достохвальный из династии ханской, избранный из фамилии ильханской, нашего Счастливого Порога благожелатель, наглядище взоров милости Божией»[842]. Верх канцелярской изысканности в титуле ханском представляет грамота, сочиненная Ходжой-эфенди, к Мухаммед-Гераю, которого приглашали идти на помощь турецкому главнокомандующему в персидском походе; в ней в числе множества непереводимых на русский язык вычурных эпитетов встречаются такие ублажения: «Первосвет утра счастия, зрачок глаза благополучия… свет очей надежды факела дома мужей утверждения, блестящая звезда хаканского востока, потомок ханов раежителей, радостный исход правды и милости высокостепенных ханов вселенских»[843]. Тут напоминалось и об искренней взаимной дружбе между прежними Крымскими ханами и султанами османскими, и о всегдашней готовности последних исполнять всякие желания первых[844]. Это однако же не помешало в скором времени свергнуть только что провознесенного и препрославленного хана за то, что он не «оказывал внутренней привязанности и раболепства его величеству падишаху и не служил с полной искренностью вечной вере и державе, как ни один из его высокоприродных предков»[845]; за то, что он не прилагал никакого подобающего старания и тщания к выполнению ни одного из возложенных на него высочайших поручений и не выказывал никакой охоты снискать высочайшее расположение на подданнический манер прежних ханов»[846]; за то, что он «в деле управления проявил полную небрежность и нерадение и, когда обнаружились на пространстве ханства некоторые худые обстоятельства, он не мог предохранить тех областей от зловредности мятежников и поддержать законы и уставы прежних ханов»[847].