от шумящего платья поэт перешел к образу — к отшумевшей жизни. И какую грусть этот образ оставляет в душе… Вообще предметность, конкретность, точность обстановки, детали, преображающиеся в поэзии в образность, меня, еще мальчишку, поразили в Михайловском, где я мгновенно не только вспомнил, но воочию увидел пушкинские строки. А вот сейчас это редко встречается в поэзии. Боимся мы, что ли, точности? И тем отраднее мне было читать у Смелякова стихотворение «Возвращение». Мы вместе со Смеляковым были в Монголии, и я видел ту самую типографию многотиражки, вся обстановка которой, с запахом типографской краски, с мокрыми гранками, с лозунгами на стенах, на миг вернула Смелякову настроение, ощущение его юности.

От детали — к образу. Этой формулой, на мой взгляд, можно было бы определить в целом поэтический почерк Сергея Орлова. И его признание «Я знаю лишь подробности одни» воспринимается как накопленные, правда в огромном количестве, крупицы жизненного опыта, как тот строительный поэтический материал, из которого он создавал свои произведения.

Главным лирическим героем Сергея Орлова был советский воин, показанный поэтом во всей простоте, тяжести и величии его повседневного ратного подвига. Таким мы видим его и в последних книгах поэта: «Мой лейтенант», в посмертном сборнике «Костры». Назвав книгу «Мой лейтенант», Орлов тем самым как бы намеренно отстранял себя — поэта — от того лейтенанта, которого так хорошо знал, судьбе, опыту, совести которого так доверял. Поэт будто пристально вглядывался в легендарные будни войны, вслушивался в такой знакомый голос лейтенанта. А тот будоражил память, воскрешал прошлое, рассказывал, как приказывал:

Люк открой и взгляни в эту башню,

Где пусто, черно…

Здесь погодки мои

За великую правду

В огне умирали!

Да, поистине, поэзия — это, прежде всего, биография чувств. Вот перевернула заключительную страницу последней книжки стихов Орлова «Костры», и в душе и перед глазами всплывают встречи, разговоры с поэтом, не только давние, но и те, что состоялись буквально чуть ли не накануне его смерти. Вздрагиваешь, натолкнувшись на иные строки, потому что вспоминаешь, как, при каких обстоятельствах и с какой интонацией, с каким выражением глаз рассказывал он о том, над чем думал, чем полнилась и болела его душа и что позднее отлилось вот в эти самые строки, которые теперь перед глазами.

Я помню его горестный пересказ того, что поведала ему его друг и соратница по войне и по перу Юлия Друнина. О лесном партизанском госпитале в Крыму, о том, как по доносу предателя он был обнаружен карателями и зверски вырезан гитлеровцами. Сергей рассказывал об этом так потрясенно, будто это злодейство совершилось только что и на его глазах! «Я обязательно напишу об этом, — говорил он. — Я уже попросил на это разрешение у Юли, ведь это она открыла этот факт, это ее тема!»

В книге «Костры» стихотворение об этом, с посвящением «Юлии Друниной», — одно из последних.

Тема смерти на войне — куда же от нее денешься? — проходит так или иначе через большинство стихотворений этого цикла. Но рядом с ней, господствуя над ней, светло звучит тема жизни. Уже в ранних военных стихах — как надежда, как вера в ее неистребимость, как образ будущего завоеванного мира на Земле:

Будут лить дожди косые,

Будут петь снега…

Будет жить твоя Россия

Всем назло врагам.

Вырастут на свете люди,

Что еще не родились,

Смерти никогда не будет —

Будет жизнь.

Родина и ее народ, его подвиг и бессмертие — непреходящие мотивы творчества Сергея Орлова. В этом отношении очень интересны и стихи поэта на исторические темы. Да и не только стихи, а и сам взгляд художника на нашу родную историю.

Как-то Сергей Орлов признался: «Во время войны наша история была той территорией, которую даже временно не удалось захватить врагу. И она питала нашу победу так же, как Урал или Сибирь». Сыновье, благодарное отношение к национальной истории, верное понимание хода ее развития и значения для будущего Родины стало прочным стержнем в стихах поэта на эту тему. Потому-то в них никогда ничего не было от спекуляции на вспыхнувшей было одно время «патриархальной» моде, его стихи никогда не носили товарного привкуса «на потребу дня». Вспомним хотя бы его «Монолог воина с поля Куликова»:

Их четырнадцать было, князей

белозерских,

Я — пятнадцатый с ними.

Вот стрелой пробитое сердце

И мое забытое имя.

И стою я в полку засадном,

Вольный воин, как терний, сильный.

Сотоварищи мои рядом,

Нету только еще России.

Нет России с песней державной

С моря синя до моря синя.

Ни тесовой, ни златоглавой

Нет еще на земле России.

Есть земель вековая обида,

Есть рабы, восставшие к мести:

Чем так жить — лучше быть убиту.

А для нас это дело чести…

Как орда Мамая качнется,

Как мы ляжем костьми на поле —

Так Россия с нас и начнется

И вовек не кончится боле.

Эта уверенность в бессмертности своей Родины, постижение сердцем ее истории, истоков народности ее древней культуры пронизывают многие произведения поэта.

Как-то Расул Гамзатов в одном из интервью говорил: «…я езжу за границу затем, чтобы лучше понять свою землю… Ведь увиденное дает мне повод для размышлений, сопоставлений, раздумий о судьбах моих соотечественников, нашей советской жизни». Не это ли самое случилось и с Орловым, когда в 1956 году ему довелось повидать Рим, Афины, Париж? Конечно, города эти поражали воображение, захватывали красотой своих архитектурных ансамблей, памятников. Но вот как сам поэт говорит о том, что он нашел и чего не встретил в этих удивительных краях:

И я ее искал, по свету ездил я

За тридевять земель, морей и рек.

Красоты видел, но самой поэзии

Так и не встретил, глупый человек…

И в землях тех она, видать, прописана.

Но надо с ними жить и бедовать,

Пот проливать под небом кипарисовым,

Чтоб запросто в лицо ее узнать.

Именно после этих путешествий и родились такие стихи Орлова, как «Сказы о Дионисии», «Старая фреска», «Акрополь», «Приглашение»…

Глубокой и светлой была любовь поэта к своей земле. В стихотворении «Родина» Сергей