Орлов писал, что не доводилось ему объясняться в любви к ней. Но объяснение все же состоялось. Объяснение строгое и сильное не только своей поэтической выразительностью, но и обоснованное всей жизненной биографией его автора:

Россия — Родина моя!

Есть на земле края иные,

Где шум лесов и звон ручья

Почти такие ж, как в России,

По небу одному равна

Над головой своей по шири,

Ты первой названа, страна,

Надеждой мира в целом мире.

Да и вся его поэзия — этот многотемный, многозвучный, многокрасочный мир — благодарное слово и низкий поклон сына матери-Родине.

АНДРЕЙ МЫЛЬНИКОВ,

народный художник СССР

Сердце друга

Сергей Орлов дважды горел в танке. Это знали многие, а кто не знал, мог догадаться по шрамам на его лице и руках. Но только близкие да друзья знали о постоянном внутреннем горении Орлова. Оно составляло суть его натуры.

Он смотрел на мир широко, всеохватно. В открытом, чистом взоре его были видны и почти детское удивление, и мудрость человека, знающего, почем фунт лиха, и готовность откликнуться на еще не высказанную просьбу товарища. Может быть, именно поэтому его доброе сердце было особенно ранимо и казалось беззащитным. Сам Орлов привык жить честно, не щадя себя, и каждая несправедливость, обман оставляли рубцы и шрамы. Он других хотел мерить по собственным нормам, просто не подозревал, что кто-то готов поступить иначе.

Его постоянная забота о семье — матери, жене, сыне, внуке — кому-то могла показаться выходящей из ряда, болезненной: столь остро Орлов чувствовал свою ответственность перед близкими. Он бесконечно мотался из Ленинграда в Москву, из Москвы в Ленинград, то тревожась о состоянии здоровья родных, то ища пути создания семье мало-мальски спокойной жизни. А денег ему всегда не хватало. Орлов сокрушался по этому поводу. Но не мог писать ради заработка. Вообще, как я наблюдал, он не очень охотно расставался со стихами. Напишет новое стихотворение, прочтет одному-другому, выслушает похвалу и положит в дальний ящик письменного стола: мол, пусть само время выверит истинную ценность строчек.

В моей мастерской он тоже часто читал стихи. Приходил, усаживался надолго, обстоятельно, внимательно рассматривал полотно, стоящее на подрамнике. В отличие от других, он никогда не торопился высказать свое суждение. Но и молчание ею было красноречивым. Как оно, это молчание, помогало мне! Орлову важнее было не то, что уже легло мазками на холст (как известно, картина может быть много раз переписана), его больше интересовала побудительная причина, та искра, которая мелькнула в сознании художника, могла вызвать и огонек творчества, и отзвук в сознании зрителя.

Мало кто знает, что Орлов на заре туманной юности мечтал рисовать. Когда он учился в школе, он даже выставлял свои рисунки. После возвращения с войны покалеченные пальцы его рук плохо держали карандаш, не то чтобы кисть. Однако любовь к живописи он пронес через всю жизнь, И судил о живописи вполне профессионально.

Помню, когда я работал над картиной «Утро», Орлов особенно часто заходил в мастерскую. Молчал. Покуривал. Осторожно поглядывал на полотно. Я чувствовал, что замысел ему нравится, созвучен каким-то его мыслям о природе, о том, что и ее краса и человеческая должны быть гармонично слиты, взаимно обогащаться.

Он пришел и в день завершения моей работы. Был весел, словно ему самому удалось решить трудную задачу.

Замечу, что Орлов умел радоваться успехам товарища. В этом сказывались его доброта, отзывчивость, широта его натуры. Он открыл для меня таких писателей, как Александр Яшин, Валентин Распутин, Василий Шукшин, Василий Белов…

— Ты обязательно должен вот это прочесть. — И говорил кого, называл книгу.

Потом, часто за полночь, читая и перечитывая страницы, рекомендованные Орловым, я не мог не отметить ею зоркости, уважительного отношения к людям, их заботам, радостям, печалям.

Однажды по делам Комитета по Ленинским и Государственным премиям СССР мы вместе отправились на его родину — Вологодчину. С непередаваемой трогательностью, застенчивостью и любовью он показывал нам свои родные края, старался, чтобы мы обязательно обратили внимание на какие-то дорогие ему самому приметы детства и юности. В эту поездку я будто заново перечел многие стихи Орлова. Нечасто мне приходилось встречать и такое доброе отношение сразу многих людей к одному земляку. Не только в Белозерске, но и в Вологде мне казалось, что все встречные на улице как-то по-особому привечали Сережу, говорили с ним уважительно, но без малейшей тени уничижительности. Я специально хочу подчеркнуть это, ибо, наверное, отсюда, из таких взаимоотношений поэта с читателями, в стихи привносились очень важные чувства, мысли, сама атмосфера их. Не ошибусь, если скажу, что, работая над стихами, Орлов видел всех этих людей. Для него было очень важно не просто хорошо написать, но так, чтобы эти люди, нередко весьма далекие от поэзии, правильно поняли его, разделили вместе с ним волнение.

Добрый и восторженный, деликатный и мягкий, он вместе с тем не был ни мягкотелым, ни добреньким. Мне довелось не раз слышать его суждения о поэтах, художниках, театральных постановках. Орлов был немногословным, но каждая фраза, особенно критическая, была точна, емка, трудно оспариваема.

Таким он и останется в моей памяти — добрым и непреклонным, каким был на войне гвардии лейтенант Орлов, каким оставался до последнего удара сердца.

М. ЛЬВОВ

Стихи после смерти

Наверное, воспоминания надо писать, как стихи, — вынашивать, «напевать» в душе. Придет — для меня — время и таких воспоминаний о Сергее Орлове: все больнее и больнее чувствуешь его отсутствие, его уход. Все больше и больше понимаешь, что Сергей Орлов, как всякий истинный, удивительный человек и поэт, неповторим, незаменим… Что мы, его друзья, стали беднее еще на одного чудо-человека…

Да, придет время и для воспоминаний подробных, больших, раздумчивых, глубоких. Станет легендой образ, жизнь и творчество Сергея Орлова. А пока я чувствую в себе силы только для отрывочных воспоминаний, для своеобразной «мозаики памяти», хочется методом «стенографической прозы» попытаться записать отдельные страницы памяти.

…Вот только что позвонили мне из одного центрального журнала и попросили написать статью о его книге «Костры».

Эта полновесная, прекрасная книга вышла после смерти автора. О многих стихах мы, его товарищи, при жизни поэта ничего не знали. Не знали и родные. Эти стихи жили в нем, в его душе и в его письменном столе. Их обнаружила после его смерти Виолетта, и вот