Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Этот паренек начал со второго вспомогательного состава, — яростно запротестовал Гельмгольтц, — и менее чем за два года поднялся до основного состава «Десяти рядов»! Да для него музыка — все равно что для рыбы — вода!
— На мой взгляд, он в музыке петрит, как свинья в апельсинах, — хмыкнул Финк. — Несчастный парень просто выворачивается наизнанку, чтобы тебе, Джордж, угодить. А ты потом еще и сердце его вдребезги разбил — мне его отдал. Права ваша школьная медсестра: неплохо бы тебе поосторожнее выбирать, с кем стоит быть добрым, а с кем — не очень.
— Да, но он даже разучился маршировать. Сбился с шага, испортил все построение фигуры. А во время перерыва на игре с Финдлейским техническим училищем забыл, в каком направлении ему надо двигаться, застыл на полушаге.
— Он мне про это рассказывал, — припомнил Финк.
— И что, объяснял он это хоть как–то?
— Он дико удивился, как это вы с медсестрой не догадались, что произошло. Хотя… сестра–то, наверное, разобралась, что к чему, только решила никого больше не посвящать.
— О чем ты — я даже в толк не могу взять, — сказал Гельмгольтц.
— Пьяный он был, Джордж. Так и сказал: впервые в жизни напился. И клялся, что этот раз — не только первый, но и последний. Только я, к несчастью, не очень–то верю, что на подобные клятвы можно полагаться.
— Но он не может маршировать и теперь! — вскричал шокированный Гельмгольтц. — Даже когда мы тренируемся только вдвоем и никто нас не видит, он совершенно не способен попасть со мной в ногу. Он что же — постоянно пьян?
— Джордж, — вздохнул Финк, — ты, в своей святой невинности, хотел сделать музыканта из человека, лишенного таланта к музыке, а вместо этого превратил его в актера.
Меж тем из репетиционного зала, неподалеку от кабинета Гельмгольтца, доносился грохот и шорохи — участники «Десяти рядов» расставляли стулья для репетиции. Занимались этим, как водится, те из музыкантов, кто сумел прийти пораньше. Обычно последующий час был лучшим временем в жизни руководителя оркестра — он словно парил в невесомости, напевая партию то одного, то другого инструмента, в тон игре остальных оркестрантов. Но сегодня ему было страшно.
Предстояла новая встреча с Бертом — и это после того, как ему успели разъяснить, насколько сильно, должно быть, он обидел мальчика. Или — кто знает — не только его одного? Вот превратится, допустим, Берт в алкоголика — что ж, это — тоже его вина? Гельмгольтц вспомнил о тысяче или около того парнишек, с которыми он вел себя по–отечески — без разницы, были у них настоящие отцы или нет. Насколько он знал, некоторые из них, в разное время, и впрямь сделались пьяницами. Двое отбывали срок за наркотики, один — за вооруженный грабеж. А о том, как сложились судьбы почти всех остальных, он и знать не знал. После выпуска его заходили проведать очень немногие. И об этом тоже неплохо бы задуматься.
Пришли, однако, и остальные оркестранты — и Берт среди них. Гельмгольтц словно со стороны услышал, что говорит ему тишайшим шепотом: «Можешь после занятий прийти ко мне в кабинет?» О чем им там говорить — он не имел представления.
После он подошел к режиссерскому пульту в центре зала, постучал по нему палочкой. Оркестр почтительно примолк.
— Давайте–ка начнем с «Сегодня зарыдают все Линкольна враги».
Авторство слов и музыки этого произведения принадлежало самому Гельмгольтцу. Создал он его, когда пребывал на посту руководителя школьного оркестра только год, а количество музыкантов, участвовавших в парадах и спортивных мероприятиях, едва приравнивалось к пятидесяти. Форма оркестра сидела на них ни шатко ни валко, а посему и выглядели они, как прямо сказал тогда Гельмгольтц, «точь–в–точь — уцелевшие после Вэлли–Фордж[16]». Но с тех пор пронеслось уже двадцать лет.
— Все готовы? — спросил он. — Отлично. Фортиссимо! С чувством! На раз–два–три–четыре!
На этот раз Гельмгольтц никуда не воспарял. Он весил целую тонну.
Когда Берт пришел после занятий к нему в кабинет, Гельмгольтц успел уже выработать план действий. Он должен уговорить парня перестать ненавидеть бедняжку Шарлотту. Кажется, девочка она — теплая, добрая, сумеет объяснить Берту, что человеческое времяпрепровождение отнюдь не ограничивается оркестром и Гельмгольтцем. А еще, — думал он, — необходимо обсудить с Бертом тему опасности общения с алкоголем.
Увы, разговор пошел вовсе не так, как планировалось, и Гельмгольтц осознал, что так оно и будет, стоило только Берту усесться. От парня веяло чувством собственного достоинства — да таким мощным, что Гельмгольтц у него ничего подобного в жизни не наблюдал. Должно быть, подумал Гельмгольтц, произошло что–то важное. Берт смотрел ему прямо в глаза, дерзко и вызывающе, словно на равного, совершенно не как положено мальчишке глядеть на взрослого мужчину.
— Берт, — начал Гельмгольтц, — не стану ходить вокруг да около. Мне известно: во время того футбольного матча ты был пьян.
— Это вам мистер Финк сказал?
— Да. И это меня встревожило.
— Что ж вы, когда все случилось, ничего не заметили?! — вскинулся Берт. — Все заметили. Все, кроме вас! Да над вами люди хохотали, когда вы подумали, что мне худо стало!
— Мне на тот момент было о чем подумать, — отрезал Гельмгольтц.
— Да уж. О музыке. — Берт выплюнул слово «музыка», точно грязное ругательство.
— Конечно, о музыке — согласился ошеломленный Гельмгольтц. — Но, бог ты мой…
— О музыке — и только о ней! — глаза Берта вонзили в Гельмгольтца два лазерных луча.
— Чаще всего — именно о ней, а почему бы и нет? — И снова Гельмгольтц добавил растерянно: — Но, боже мой…
— Права была Шарлотта.
— Мне казалось, ты ее не выносишь?
— Она мне всегда страшно нравилась — во всем, кроме того, что про вас болтала. А теперь я понял: права она была, во всем права. Она мне не просто нравится — я ее люблю.
Внезапно Гельмгольтцу сделалось страшно — совершенно непривычное для него чувство. Мерзкая выходила сцена.
— Что бы она обо мне ни говорила, не думаю, чтобы это меня заботило. Не настолько, чтобы мне захотелось это выслушивать.
— А я вам и не скажу. Все равно вы ничего, кроме музыки своей, не слышите!
Берт положил футляр с трубой на стол руководителя школьного оркестра. Труба была казенная, принадлежала школе.
— Вот. Отдайте, кому захотите. Кому–нибудь, кому она понравится больше, чем мне, — бросил он. — Мне–то она нравилась только из–за вас. Из–за того, что вы меня просили. Из–за того, как добры вы ко мне были.
Берт поднялся.
— До свидания, — сказал он.