— Скажем, шестьдесят братств, — сказал Мерле. — Скажем, сорок человек в каждом. Это будет две тысячи четыреста мальчишек под началом у моего, Руди! В его годы под моим началом было не больше шести.

— Они не под моим началом, отец. Я никем не управляю, — сказал Франклин. — Я просто председатель на заседаниях совета и…

И… ожидаемый взрыв:

— Нет, управляешь! — взревел Мерле. — Жеманничай сколько хочешь, но ты всем управляешь!

Остальные промолчали.

Мерле постарался улыбнуться, но улыбка скукожилась, словно он вот–вот расплачется. Он взялся за лямку комбинезона Руди и потер вылинявшую джинсу между большим и указательным пальцами. Он взглянул в небесно–голубые глаза Руди.

— Мальчик хочет стать актером, Руди, — сказал он. А потом снова взревел: — Он так сказал!

Повернувшись, он бросился бегом в контору.

Только Франклин собрался уходить, как Руди заговорил, словно ничего не произошло:

— У вас патронов достаточно? — спросил он.

— Что? — переспросил Франклин.

— Патронов достаточно? Хотите, чтобы мы за ними заехали?

— Нет, — сказал Франклин. — Патронов у нас уйма. Полкоробки было, когда я прошлый раз проверял.

Руди кивнул. Он осмотрел работу на станке Карла и постучал себя пальцем по виску. Это постукивание служило сигналом, который Франклин много раз видел на стрельбах. Он означал, что Карл все делает как надо.

Руди легко коснулся локтя Карла. Это был сигнал Карлу возвращаться к работе. Руди и Карл оба подняли согнутый палец и друг дружке им отсалютовали. Франклин знал, что и это значит. Это значило: «Пока, люблю тебя».

Франклин стал ставить одну ногу перед другой и пошел искать собственного отца.

Мерле сидел за столом, опустив голову, когда вошел Франклин. В левой руке он держал стальную пластинку площадью в шесть дюймов. В середине пластинки было отверстие площадью в два дюйма. В правой руке он держал стальной кубик, который в точности подходил к отверстию.

На столе лежали два черных бархатных мешочка — один для пластинки, другой для кубика. Каждые десять секунд Мерле продевал кубик в пластину.

Франклин нерешительно сел на жесткий стул у стены. За годы, что он тут бывал, контора не слишком изменилась. Это было обычное фабричное помещение с голыми трубами над головой: холодные потели, горячие оставались сухими. Между стальными коробами змеились провода. Зеленые с кремовым стены местами были бугристыми, как слоновья шкура, от перемежающихся слоев краски и грязи, краски и грязи. Никогда не находилось времени соскрести слои, его едва–едва хватало, чтобы за ночь наскоро наляпать свежую краску.

Франклин все еще видел контору глазами ребенка. Для него она была игровой комнатой. Он помнил, как отец рылся по полкам в поисках игрушек, чтобы позабавить своего мальчика. Игрушки еще лежали здесь: макеты насосов, образцы для коммивояжеров, магниты, треснувшие очки безопасности, которые когда–то спасли небесно–голубые глаза Руди Линберга.

И игрушки, которые Франклин помнил лучше всего, — помнил лучше всего потому, что отец их ему показывал, но никогда не давал трогать. Сейчас Мерле в них играл.

Мерле еще раз продел кубик в квадратное отверстие.

— Знаешь, что это? — спросил он.

— Да, сэр, — сказал Франклин. — Это то, что Руди Линберг изготовил, когда заканчивал обучение в Швеции.

Кубик можно было пропустить через отверстие двадцатью четырьмя разными способами и так, что кубик не пропускал ни малейшего лучика света.

— Невероятное мастерство, — сказал Франклин уважительно. — Таких мастеров больше не делают.

Особого уважения он не испытывал. Он просто говорил то, что, как он знал, хочет слышать отец. Кубик и отверстие представлялись ему преступной растратой времени и полнейшей скукой.

— Невероятное, — повторил он.

— Невероятное, когда понимаешь, что не Руди их сделал, — сказал Мерле, — когда понимаешь, к какому поколению принадлежит тот, кто их сделал.

— Да? — спросил Руди. — И кто их сделал?

— Сын Руди, — сказал Мерле. — Одного с тобой поколения. — Он затушил сигару. — Он подарил их мне на прошлый день рождения. Они лежали у меня на столе, мальчик, ждали моего прихода. Лежали бок о бок с теми, которые много лет назад подарил мне Руди.

Франклин на тот день рождения прислал телеграмму. Предположительно, телеграмма тоже ждала на столе. В телеграмме говорилось: «С днем рождения, отец».

— Я едва не расплакался, мальчик, когда увидел эти две пластины и эти два кубика рядышком, — сказал Мерле. — Ты это понимаешь? — спросил он. — Ты понимаешь, почему я едва не заплакал?

— Да, сэр, — сказал Франклин.

Глаза Мерле расширились.

— А потом, наверно, я правда пустил слезу — одну, может, две, — сказал он. — Потому что… знаешь, что я обнаружил, мальчик?

— Нет, сэр?

— Кубик Карла проходил через отверстие Руди! — сказал Мерле. — Они взаимозаменяемы!

— Надо же! — сказал Франклин. — Будь я проклят. Правда?

А теперь ему самому захотелось расплакаться, потому что ему было все равно, потому что его это не трогало, а ведь он правую руку бы отдал, лишь бы тронуло. Фабрика ухала, и бухала, и визжала в чудовищной ненужности: франклиново, все франклиново, скажи он только слово.

— Что ты с ними сделаешь? Купишь театр в Нью–Йорке? — сказал вдруг Мерле.

— С чем, сэр? — спросил Франклин.

— С деньгами, которые я получу за фабрику, когда ее продам. С деньгами, которые оставлю тебе, когда умру, — сказал Мерле. Слово «умру» он произнес с нажимом. — Во что превратятся «Насосы Ваггонера»? В «Театры Ваггонера»? В Школу актерского мастерства Ваггонера? В Приют для неимущих актеров Ваггонера?

— Я… я об этом не думал, — сказал Франклин.

Мысль превратить «Насосы Ваггонера» в нечто равно сложное не приходила ему в голову и сейчас ужаснула. От него требовалось проявить страсть к чему–то, равную страсти отца к фабрике. А у Франклина не было такой страсти — ни к театру, ни к чему–либо еще.

У него не было ничего, кроме горько–сладких, почти бесформенных мечтаний. Слова, мол, он хочет стать актером, придавали мечтаниям притягательность бóльшую, чем они взаправду имели. Слова были скорее поэзией, нежели чем–то еще.

— Не могу не испытывать толики интереса, — сказал Мерле. — Ты не в обиде?

— Нет, сэр, — сказал Франклин.

— Когда «Насосы Ваггонера» станут очередным подразделением «Дженерал Фордж энд Фоундри» и из головного офиса пришлют ушлых парней все тут переналадить, надо же мне будет чем–то себя отвлечь, — чем бы ты ни собрался заниматься.

Франклин сидел как на иголках.