как попарятся последние клиенты, после официального закрытия он все приготовит и уйдет. И парься хоть до утра. А малой – что малой, положим спать, он и не проснется. Ничего страшного!

На том и порешили. Замученный дорогой Митька уснул раньше, чем коснулся головой подушки, так что было время и собраться с толком, и Смирницких подождать на сосновой полянке у главного корпуса. Ясная августовская ночь, напоенная лунным светом, очертания стройных сосен, запах близкой воды и лесных трав.

– Вот оно, счастье! – выдохнул Володя.

– И еще две недели впереди! – отозвалась Ленка.

– Как город надоел…

– Вовка, знаешь, что я думаю… Вот как все-таки здорово, что живем сами по себе, можем поехать, куда хотим, и не нужны эти Багамы, и миллионы эти, просто вот так вот жить – вот это и счастье.

– Ага…

А тут и Смирницкие подошли, отправились к бане. Справа спал сосновый лес, слева за стволами блестела под луной вода, и так сладко было представить, как будут они нырять в этот плещущий свет, прямо из парилки…

У самой двери бани им навстречу шагнула фигура:

– Уж и заждался, ушел почти. Вот и ключи, только завтра, едритьска-сила, поутру верните.

– Какая, говоришь, сила? – усмехнулся Смирницкий.

– Чего? – не понял банщик. – Печка нормально протоплена, каменка хороша, сами увидите.

– Да не, я не о том, присказка у тебя забавная.

– А… – кажется, он так и не понял, о чем это. – Ну, пошел я, легкого парку.

Парок и вправду был – легкий, но забористый. Протоплено отлично, и стены добротные, досками обшитые, держали пар, и масла шалфея в воду капнули, когда поддавали, и вениками нахлестались…

А потом можно было лежать на воде, и над тобой плыли звезды, а под тобой озеро дышало своей жизнью, неизменной с ледникового периода, и сказочными были в этом полнолунии стволы сосен, россыпи трав, деревянные мостки и силуэты женщин, выходящих из воды.

Завернутые в простыни, раскрасневшиеся, счастливые, они потягивали за столом пиво, как вдруг Володя спросил у Смирницкого:

– Что там за присказка была у банщика?

– Какая присказка?

– Ну, ты еще переспросил?

– Не помню… А что?

– Едритьска-сила?

– Ну да. А что?

– Да так, вспомнилось… Сегодня как раз Митька про армию меня расспрашивал.

– Так пацан, ему и положено. Наша Танюха другим интересуется, все больше с мамой шепчутся. Мне бы вот тоже сына… может, через годик на второй заход пойдем.

– А у нас, – Володя сделал большой-большой глоток и в изнеможении откинулся к стенке, – у нас прапор был, батальонный старшина.

– Батальонный старшина?

– Ну да, часть кадрированная, рот не было, сразу батальон. Так вот, был такой товарищ старший прапорщик Дерюгин. Но все его звали Крамором, хрен его знает почему. Вот у него такая же присказка была.

Дамы тем временем завели свой какой-то разговор, что-то о моделях и размерах, ну, как положено – мальчики о мальчишеском, девочки о девчачьем. Отдых все-таки.

– А у нас старшина был – хохол, – поддержал разговор Смирницкий.

– Это часто бывает, хозяйственные они. Наш вот русский был. Но не в том дело. Сволочь редкостная.

– Ну, на то и старшина.

– Нет, я не в том смысле. Что он там за порядком смотрел, наряды лепил – это, в общем, должность у него такая. Унижать он нас любил. Даже, знаешь, мог не наказать, а вот перед строем вывести, да как начать… Или вот, встанет батальон на «взлетке», и – досмотр тумбочек. У кого что хранится, да с комментариями. Письма, фотографии, книжки – знаешь, как начнет перед всеми: «Вместо бабы своей лучше пасту зубную положите, товарищ солдат! Баба – она, едритьска-сила, гигиене не способствует! Как на случку в увольнение бегать, это вы сразу, едритьска-сила!» Так обосрет перед строем, карточку потом прямо в руки противно брать.

– Ничего себе, – присвистнул Смирницкий, – и что ж, не отпи… не отходили его за такое? – поправился он, оглянувшись на дам. Они уже и прислушиваться стали к мужскому разговору.

– Ну не в открытую же, часть у нас приличная была. Только когда основная масса дембелей уходила, он отпуск брал, два раза в год. И из города уезжал. Он неженатый был, на родину ездил, куда-то в другую область.

– Ну, тогда понятно. Мужик без бабы, он звереет. Особенно вдали от дома. Он, считай, как вы срочную служил, даром что в казарме не жил. Та же лямка.

– Но, знаешь, один раз, как предыдущий призыв дембельнулся, он потом неделю в очках темных ходил на службу. И шепелявить стал, зубы, видно, тоже пересчитали. У нас ребята были с Дагестана, нормальные, но представления у них свои. Их по матери-то не пошлешь, обидятся, а чтобы вот так перед строем…

– Да… – протянул Смирницкий. – Наш хохол и по матери мог, и всяко, и по морде даже заехать, но без дела не унижал. Мы-то мотострелки были, не то что вы, у нас попроще.

– И знаешь, ты прав насчет лямки. Ему однажды Ванька Новиков так и сказал: «Мы, товарищ старший прапорщик, тут у вас в подчинении два года, а вы вот этой каптерке до пенсии служить будете». Тот, знаешь, осекся даже. Мы думали, он Ваньку по стенке размажет, а он так на секунду замолчал, сглотнул да гаркнул: «Товарищ солдат, почему сапоги не чищены?» И наряда даже не влепил.

– Нечем крыть.

– Ну так. Вот я и подумал: встретить бы его сейчас… Вот просто встретить, Ваньку того же привезти, он же тоже москвич, еще кого-то из ребят. И спросить его: ну как, товарищ старший прапорщик Дерюгин, жизнь твоя прошла? Сколько портянок перемерял? Сколько плащ-палаток наших спер да туристам продал? Не зря прожил, да? А мы вот – кто в бизнесе, кто еще где, но все людьми стали, живем нормально. Один ты в своей каптерке заживо сгнил. Вот это, знаешь, месть почище мордобоя будет.

– А точно, – усмехнулся Смирницкий. – Напишите в часть, узнайте, служит ли еще, или дембель ему вышел, или просто ласты склеил от жизни такой. Да и поезжайте, поприветствуйте товарища.

– Да лень. Ну его. Ребят, кто еще в парилку, по последней, а?

– Я с тобой! – подхватилась Ленка.

А Смирницкие не пошли, напарились уже досыта. Да оно, пожалуй, и к лучшему.

Утром Володя зашел в административный корпус, оформить курсовку (вот ведь тоже дурацкие правила, Советский Союз в миниатюре). Администратор была любезна и приветлива, как всегда, цены были по нынешним временам несерьезные, и только одна мысль не давала покоя…

– Скажите… – вдруг, неожиданно для себя самого, спросил он, когда все