Сумерки начинали сгущаться. На улицах занялись костры, разводимые в железных бочках. Работа не прекращалась, и требовалось освещение. Огненные всполохи показались и на территории завода. Крашенинников бросил туда взгляд и заметил, что остатки заводского забора окончательно исчезли после цунами. Самая длинная и низко расположенная улица, что тянулась вдоль стены, которой теперь нет, до сих пор затоплена. Огромная и длинная лужа тянулась на несколько сот метров. Здесь, как и после землетрясения, люди снова обратились к помощи старых машин. Военный «КРАЗ», оснащенный экскаваторным ковшом, рыл траншею, чтоб вода с улицы ушла обратно в бухту. Но пока людям приходилось преодолевать эту преграду, шагая по колено, а где-то и по пояс в воде.

Михаил решил подойти к заводу со стороны дороги, ведущей в Вилючинск. Однако там могла помешать эта самая траншея. Когда же Крашенинников подошел ближе, то с удивлением обнаружил, что через траншею уже перекинуты деревянные мостики. С десяток небольших, предназначенных для пешеходов, и один широкий и крепкий, по которому могла проехать и телега. Организованность этих людей действительно вселяла оптимизм.

– Что именно в словах «тебе сюда ходить запрещено» ты не понял, а?

Услышав эти слова, Михаил вздрогнул и обернулся. Рядом стоял Жаров и свирепым взглядом буквально буравил его насквозь.

– Мне непонятно, почему эта фраза так не похожа на простую благодарность, – проворчал Крашенинников.

Черные брови Жарова взвились:

– Благодарность?!

– Да, черт возьми, благодарность. Я предупредил вашу общину о приближении цунами.

– И именно поэтому я тебя сейчас не пристрелил. Но ты надоумил Цоя утопить лодку, что он и сделал, вместе с собой и еще несколькими нашими товарищами. И тебе лучше сейчас изо всех сил молиться, чтоб мы сумели их достать из этой ловушки живыми. – Андрей поднял руку и свел перед прищуренным глазом большой и указательный пальцы. – Ты сейчас вот по такому тонкому льду ходишь, Крашенинников. Понимаешь это?

– Сегодня днем мои люди видели на сопке огромного медведя. Несколько дней назад было сильное землетрясение. Сегодня цунами. С вулканом Авача что-то происходит. – Михаил покачал головой и выдавил из себя презрительную усмешку. – По тонкому льду ходят все.

Сказав это, он развернулся и направился прочь. В конце концов, у него и дома полно работы. И, конечно, стоило помолиться за спасение людей в лодке. Не только потому, что от этого могла зависеть его жизнь. Из всего приморского квартета Александр Цой ему нравился больше других.

* * *

Большой шлюп притащили на не менее большой тележке, которая когда-то использовалась рабочими завода для перемещения по территории таких вот предметов, а иногда и торпед. Вишневский отдал распоряжение людям, которые помогали ему тащить тележку к причалу, и вытер выступивший на лице пот. Затем извлек из корпуса шлюпа железную бочку и установил ее возле школьной доски.

– Сейчас сухих дров подвезут, и разожжем в ней костер, – сказал он, отдышавшись.

– Подальше от шлюпки. Там же топливо будет, – лениво кивнул Самсонов.

– Конечно. Но надо освещать доску, чтоб надписи видели с лодки. Темнеет совсем.

– Надо включить прожектор на тральщике и направить сюда. Мне и в работе это нужно, когда начну разбирать клапан на шноркеле.

– Я им уже сказал. Но если прожектор не включится, то придется использовать костер. Прожектор сильно залило, когда мы по волнам кувыркались. Сейчас им занимаются твои подмастерья.

– Ясно…

– Слушай, Палыч, я еще сказал, чтоб тебе еды и воды подвезли. Ты же с утра ничего не ел.

– Ага, – кивнул мичман. – Как и ты. Только никакой еды и питьевой воды здесь быть не должно.

– А это еще почему?

– Да потому что в лодке сидят ребята, которые не имеют ни того ни другого. Все, что у них сейчас есть, это глоток воздуха. Я не позволю никому сытно жрать солонину и лакать березовый сок перед перископом. Поесть-то, может, кто хочет. Но только не здесь. И я сам не буду ни есть, ни пить, пока мы ребят не достанем.

Никита сконфуженно почесал голову:

– Мда, что-то я как-то не подумал об этом.

– Ничего страшного…

– Слушай, Герман Павлович. Ты хороший мужик…

– Это же очевидно, – согласился с Никитой мичман.

Вишневский продолжал:

– Ты уж извини, что мы иной раз срываемся и орем на тебя.

Самсонов махнул рукой:

– В этом тоже ничего страшного. Я ведь тоже резок бываю. И с вами в том числе. Некоторые мои приятели даже на полном серьезе думают, что из-за моего дурного характера и несдержанного на крепкие слова языка приморский квартет однажды заявится ко мне ночью и придушит, положив на морду подушку.

– Ерунда какая, – засмеялся Вишневский. – Вот идиоты.

– Да нет, Халф, все правильно. Вас боятся. Оттого и порядок. Оттого мы и не сожрали друг друга за все эти годы.

Никита внимательно посмотрел на собеседника:

– Ну, а ты, Палыч? Ты тоже боишься?

Мичман вздохнул, дернув плечом:

– Извини, дружище, но нет. Это раньше я боялся. За жену, мир ее праху. За сына. Боялся, что действительно придет ко мне ночью кто-то… Кто-то из банд. А потом, когда вы перебили этих скотов, мне очень долго не давала покоя одна назойливая мысль.

– Какая же?

– Почему? Нас были тысячи. А этих бандюг-беспредельщиков? Один на полсотни или даже сотню таких как я. Трясущихся от страха перед теми, кто презрел любые нормы морали и права. Так почему мы ничего не сделали? Почему мы смирились со своим страхом и участью баранов? И почему вы смогли сделать то, о чем мы боялись даже помыслить?

– Потому что никто ничего не делал, – пожал плечами Никита. – Но кто-то ведь должен был.

– Вот именно. Никто ничего не делал. Потому я теперь ничего не боюсь. Потому что стыдно. Не представляешь насколько стыдно. Вот и усираюсь каждый день изо всех сил, чтобы доказать окружающим, вам, да и самому себе, что все-таки и я чего-то могу. Чего-то стою. Это же очевидно.

– Ну, разве кто-то в тебе сомневается? Да и вообще… Каждый из нас создает единое целое. То самое единое целое, что может преодолеть все что угодно. И тебе уж точно ничего не надо доказывать, особенно после того, как мы прошли через это цунами.

– Я знаю. Я доказал, что что-то могу. Но разве можно останавливаться на этом? Если я что-то могу, значит, я должен это делать и дальше. На совесть. Это же…

– Очевидно, – кивнул Вишневский. – И спасибо тебе за это.

– Прибереги спасибо до того момента, когда ребята выйдут из лодки живыми. – Самсонов задумчиво уставился на перископ. – Послушай, Никита, а все-таки, как вам удалось?

– Удалось что?