— Не стоит так горячиться. Наши женщины нас забыли, мы никому не нужны.

— Будешь играть или продолжишь делать революцию?

Все улеглось. До очередной победы или следующего поражения. Я запустил волка в овчарню и, опасаясь последствий, решил незаметно смыться, но, как это ни странно, никто ни в чем меня не упрекнул.

На следующий день я отправился к Сесиль. Она открыла мне дверь и лучезарно улыбнулась, как будто накануне ничего не случилось. Когда я снова пришел в клуб, никто меня не попрекнул — если не считать привычных насмешливых реплик насчет моей игры. Такие понятия, как ошибка и вина, более чем относительны. Дедушка Делоне не устает повторять: «Нет ничего хуже желания осчастливить человека помимо его воли». А я считаю самым большим грехом не желать счастья другим или отступиться от них. Видит бог, я пытался. Возможно, если бы Гагарин облетел земной шар на день или два позже, Сесиль приняли бы в клубе с распростертыми объятиями.

Я был в трудном положении. Не в отчаянном — в безнадежном. Передвигая слона с g2 на c6, чтобы запереть королеву Томаша, я считал, что нашел идеальный ход, но моя беда в том, что я вечно тороплюсь. Игорь сокрушенно покачал головой, он увидел ошибку раньше меня. Томаш тоже понял, что я допустил промах. Сидевший справа от меня Павел с невозмутимым видом следил за игрой, положив подбородок на сложенные кулаки. Томаш считался хорошим шахматистом, но играл редко, предпочитая смотреть и комментировать, хотя кибицы, как известно, не имели права голоса. Томаш был хитрец и никогда не состязался с лучшими, например с Леонидом или Игорем. Сейчас он колебался. Пойди он ладьей на f4, мог бы поставить мне мат следующим ходом, это было очевидно, но он потянулся за королевой, как будто ей грозила опасность, потом передумал.

— Ты играешь как деревенщина, — буркнул Павел.

— Ну конечно, а ты у нас Ботвинник, да? — огрызнулся Томаш.

— Мишель — дебютант. С чего это ты так расслабился? — Томаш взглянул на доску, и его лицо просветлело.

— Так не пойдет, — запротестовал я, — двое на одного — это нечестно.

Томаш протянул руку за ладьей, в этот момент хлопнула дверь и появился запыхавшийся Владимир. Он был так возбужден, что нарушил одно из незыблемых правил клуба: обратился к Игорю на русском. Игорь и Павел — он тоже бегло говорил по-русски — вскочили со своих мест.

— Нуреев остался на Западе! — перевел нам Игорь.

— Во время посадки в аэропорту Ле-Бурже, — продолжил Владимир, — он оттолкнул двух агентов КГБ, перепрыгнул через загородку и побежал как сумасшедший, кагэбэшники гнались за ним, но он укрылся в помещении таможни. Нуреев свободен!

— Кто такой Нуреев? — спросил Томаш.

— Ты не знаешь Нуреева? — изумился Игорь.

— Откуда ему знать величайшего танцовщика современности? — воскликнул Леонид. — Что вообще поляки понимают в балете?

— На прошлой неделе мы с Леонидом и Владимиром ходили в Гарнье на «Баядерку». Как он был хорош, просто слезы на глаза наворачивались! В третьем акте он поразил публику до дрожи — немыслимая грация, воздушные прыжки, пробежки в бешеном темпе. Никто никогда не видел ничего подобного. Нуреев не танцовщик, он — птица. Чайка. Он не касается земли. Земное притяжение не имеет над ним власти. Он летает. Нуреев заполнял собой огромную сцену Кировского театра. Существовали только он, свет и музыка. Нуреев парит в воздухе. Ты следишь за ним взглядом, и он увлекает тебя за собой в вихре танца. Сегодня мы напьемся. Неси шампанского, Жаки.

— Может, игристого? Оно ничуть не хуже.

— Шампанского, лучшего! Мы будем пить «Кристалл»!

— «Рёдерер»? Оно жутко дорогое.

— Дай нам две бутылки!

Папаша Маркюзо принес шампанское и пластиковые стаканчики.

— Ты не заставишь нас пить из этой дряни! — вознегодовал Леонид.

— Ваши междусобойчики дорого мне обходятся.

— Наплюй на деньги, сегодня великий день.

— А мне сто второй, — вмешался в разговор Томаш.

Тот вечер принес Альберу Маркюзо самую крупную выручку в году. Он опустошил запасы шампанского и игристого вина и наполовину обновил набор бокалов. Вечеринка влетела Игорю, Леониду и Владимиру в копеечку, но они сочли, что свобода Нуреева бесценна. Игорь попросил тишины, произнес тост за Кировский театр и его лучший в мире балет, поднял бокал, как штандарт, и тут его прервал Владимир:

— Я готов выпить за Нуреева, он исключительный танцовщик, но лучший балет все-таки в Большом!

— Надеюсь, ты пошутил, авторитет Кировского непререкаем.

Владимир призвал в свидетели остальных, но те, по большей части, ничего не знали ни об одном из двух великих театров.

— Может, когда-то так и было, но сегодня тон задает Большой.

— Думаешь, я не знаю, как все вы, москвичи, нам завидуете? Да в Мариинке две Парижские оперы могут поместиться!

— Я говорю не о размерах здания, а о репутации труппы.

— Как насчет Дягилева, Нижинского и Вагановой? Вы там у себя в Москве хоть слышали эти имена?

— Они вышли на заслуженную пенсию тридцать лет назад.

— А кто придумал Русские сезоны?

— Это было до войны. Спроси кого хочешь, любой знаток подтвердит, что Большой — лучший, несравненный.

— Да ну?! А как же Нуреев? Он разве москвич? Нет, дорогой мой, Нуреев — ленинградец! Когда ему было то ли пятнадцать, то ли шестнадцать, он пытался поступить в труппу Большого, но вы его не захотели. Невероятно! Большой проглядел Нуреева. Не заметил его талант! Бедняга ночевал на улице, как нищий. Кировский принял и воспитал его. Когда Нуреев блеснул в «Корсаре», Большой попытался его переманить, но он остался в труппе Кировского! Назови мне хоть одного танцовщика Большого театра, который может сравниться с Нуреевым. Не было таких ни двадцать, ни тридцать лет назад.

Владимир не нашел что возразить. Леонид решил поддержать Игоря:

— Я дважды был на спектаклях Большого и десять раз смотрел балетные спектакли в Кировском. Игорь прав. Да, я ленинградец, но дело не в «местном патриотизме». Ни один театр Кировскому в подметки не годится.

Владимир пожал плечами:

— Вы сговорились, мне вас не переспорить.

— Ты меня разочаровал, Володя, споришь, лишь бы поспорить. Кировский — лучший театр мира, это аксиома. Закажи нам бутылку шампанского — в качестве извинения, — заключил Леонид.

Томаш позвал меня к столу, чтобы закончить партию. Я отмахнулся — сейчас не до шахмат!

— Мы говорим о важных вещах.

— У меня была выигрышная позиция.

— Тебе грозил мат.

На лице Томаша отразилось недоверие. Самое время нанести последний укол, как это много раз делали при мне Павел и Леонид.