Мы жили в скромной съемной квартире в районе, где в основном проживали греки, и, хотя отцу удалось устроиться на работу, продолжали экономить, поскольку предстоящие роды стоили недешево. Когда тебя положили мне на живот, мокрую, красную и возмущенно орущую, я заплакала от облегчения, что ты девочка, а не мальчик – значит, не станешь такой, как Арес Вергопуло. Мне еще не исполнилось восемнадцати, а я уже стала матерью. Я пыталась осознать этот факт, и все никак не могла. Ты стала смыслом моей жизни, моей собственной маленькой Вселенной…

Когда тебе исполнился год, я поступила в колледж, а спустя несколько месяцев встретила Виктора Джоунса. Я так и не открыла ему обстоятельства твоего появления на свет, а он никогда не задавал вопросов о моем прошлом. Мы жили счастливо, если не считать того, что я все никак не могла решиться на второго ребенка. Физически я могла рожать, но мысль о новой беременности приводила меня в ужас, напоминая о тех первых месяцах в Лондоне, когда я пыталась забыть кошмар, приключившийся по моей собственной вине. Не надень я тогда тот злосчастный сарафан, Вергопуло не обратил бы на меня внимания, он просто проехал бы мимо. Я изводила себя мыслью, что собственными руками искалечила свою судьбу. Виктор догадывался, что я испытала сильную психологическую травму, но надо отдать ему должное, не пытался залезть мне в душу. Я решила, что расскажу ему обо всем, когда тебе исполнится шестнадцать. Почему я выбрала именно этот срок давности – не знаю. Но Виктор погиб раньше, так и не узнав тайну твоего рождения.

– Если бы не внезапная дедушкина болезнь, я бы тоже ее никогда не узнала, – сказала Эрика.

Огонь в камине давно погас, и комната погрузилась в темноту. Это избавило двух женщин от тягостной необходимости смотреть друг другу в глаза. Эрику колотил озноб, и она стиснула зубы, чтобы не стучали. Она силилась заплакать, но слезы, как назло, куда-то запропастились.

В тот памятный вечер прежняя жизнь, с ее бесхитростными радостями и проходящими печалями, закончилась. Эрика вступила в фазу взросления совсем не так, как большинство сверстниц – ее втащили туда силой. Фактически она повторила судьбу матери, с той лишь разницей, что подверглась не физическому, а моральному насилию. Отныне Эрика всегда должна была помнить, что ее отцом является не офицер ирландского происхождения, а насильник и сутенер с греческого острова Кос.

С этого дня ее жизнь оказалась подчинена только одной цели: мести.

После окончания школы Эрика поступила в Королевский медицинский колледж на факультет фармакологии, без труда сдав вступительные экзамены, поскольку одним из ее любимых школьных предметов была химия. Ее выбор никого не удивил, а сама Эрика увлеченно рассказывала своим знакомым и родственникам со стороны отца – то есть Виктора Джоунса, – как проходила практику в одной из аптек и с каким удовольствием помогала провизору изготавливать притирания, порошки от кашля и заживляющие мази. Внешне она оставалась все той же беззаботной, смешливой и приветливой девушкой, и Персефона, поначалу с опаской присматривавшаяся к дочери, в конце концов вздохнула с облегчением. Похоже, рассказанная ею история действительно не оставила в душе Эрики никакого следа. С присущей юности беспечностью Эрика приняла факт своего рождения, как принимала все остальное, с чем сталкивала ее жизнь. В маленькой семье Джоунсов имя Вергопуло больше не произносилось, и Персефона решила, что на удивление легко отделалась: с одной стороны, облегчила душу, открыв дочери правду, а с другой – счастливо избежала негативных последствий, к которым эта правда могла привести.

Разумеется, Персефона заблуждалась, как и все, кто судил о людях исключительно по внешнему виду. Каждое новое утро Эрика начинала с мысленной клятвы отомстить Аресу Вергопуло. Для выполнения клятвы требовалось время – возможно, несколько лет, и Эрика заранее запаслась терпением, постепенно, шажок за шажком приближаясь к намеченной цели. По окончании первого семестра она вошла в десятку лучших студентов курса, а в середине второго семестра поднялась уже на пятое место. После занятий Эрика пропадала в учебных лабораториях, допоздна засиживаясь среди колб, реторт, микроскопов и предметных стекол. Она с таким упоением заучивала наизусть химические формулы, как поэты заучивают для декламации собственные поэмы. Не меньший интерес представляли лекции по анатомии, которые обязаны были посещать все студенты колледжа, независимо от выбранной специализации. Вручая Эрике аттестат с оценками за второй семестр, декан факультета заявил, что ей стоит всерьез подумать о поступлении в университет, а колледж окажет в этом всяческое содействие.

Персефону несколько смущало такое увлечение дочери учебой. Она считала, что в ее возрасте – Эрике недавно исполнилось восемнадцать – следует уделять больше времени общению с подружками и молодыми людьми. Эрика расцветала все ярче, обещая в недалеком будущем стать такой же красавицей, какой была в ее возрасте Персефона. Ее греческие корни давали о себе знать, выгодно выделяясь на фоне невзрачных англичанок с их бледной кожей, мышиного цвета волосами и невыразительными чертами. И хотя за Эрикой увивалось немало студентов, она оставалась равнодушной к их ухаживаниям. Злые языки утверждали, будто Эрика предпочитает не противоположный пол, а свой собственный. Но слухи эти ничем не подкреплялись: с девушками Эрика держалась с той же вежливой отстраненностью, что и с парнями, и ни одна из ее окружения не могла похвастать тем, что является задушевной подружкой «заумной» Джоунс – такое прозвище закрепилось за Эрикой в колледже.

На летних каникулах Эрика прошла свою первую практику в аптеке неподалеку от дома, снискав восторженные отзывы старших коллег и пообещав владельцу аптеки, почтенному мистеру Олдриджу, подумать над его предложением устроиться к нему младшим провизором после окончания колледжа. Он в самом деле намеревался сохранить за ней место, разглядев в Эрике талантливого химика. Про себя мистер Олдридж считал, что такие девушки, как Эрика Джоунс, достойны гораздо большего, нежели рутинная работа в обычной аптеке, поскольку в будущем они становятся если не нобелевскими лауреатами, то, по крайней мере, успешными научными деятелями. Разумеется, он не высказал своего мнения вслух, чтобы не завышать самооценку мисс Джоунс, и без того, по его мнению, завышенную чуть больше, чем следовало.

Когда Эрику спрашивали, над чем она в данный момент трудится в лаборатории, она обычно отговаривалась общими фразами (если задавший вопрос был далек от химии), или называла формулу безобидного вещества, полезные свойства которого она якобы собиралась улучшить (когда ее работами интересовались люди сведущие).

На самом деле Эрику интересовало только одно вещество: капсаицин[13]. Этот алкалоид, содержащихся в жгучих стручковых перцах – таких,