Блаженство кончилось. Он вновь был на войне, его стальной мир качало на темных волнах. В любой миг гром и молния могут вспороть его корабль и безжалостная серая вода хлынет в пробоины, топя уцелевших, подбираясь к раскаленным котлам… Пиканье локатора напомнило о противнике в глубине, о постоянной бдительности. Впереди на горизонте различался ряд смутных силуэтов: беспомощные суда, которые он должен защищать. Краузе повернулся на стуле и увидел три других, которые ему предстояло отвести в безопасность.

– Рация, сэр, – сказал Харбатт. – Гарри.

Краузе уже забыл, что снял ботинки, и с изумлением обнаружил, что идет по палубе в носках. Но сейчас с этим ничего было не поделать.

– Джордж – Гарри. Прием.

В трубке раздался четкий голос капитан-лейтенанта Рода:

– У нас на радаре приближающийся самолет, сэр. Дистанция шестьдесят миль, пеленг ноль-девять-ноль.

– Спасибо, капитан. Возможно, это тот самолет, которого мы ждем.

– Возможно. – Тон подразумевал, что Род пережил много бомбежек и ничего не принимает на веру. Следующие несколько слов подтвердили это впечатление. – Я видел «кондоры»[63] даже и здесь, сэр. Но скоро мы все узнаем.

– Не сомневаюсь.

– Я доложу, как только буду уверен, сэр.

– Очень хорошо, капитан, спасибо.

Краузе положил трубку. Сердце билось заметно сильнее. Друг там впереди или враг, доклад означал, что они вошли в соприкосновение с другой стороной океана.

– Капитан, сэр. Ваш завтрак.

Поднос с белой салфеткой, под горбиками которой угадывались кофейник и тарелка. Краузе глядел на него без всякого интереса. Самолет в шестидесяти милях от «Джеймса», в семидесяти пяти – от «Килинга». Через пятнадцать минут он станет виден, через полчаса будет над головой. Здравый смысл требовал поесть за время передышки, пока еда еще горячая. Но усталость и волнение начисто прогнали аппетит.

– Очень хорошо. Поставьте на прокладочный стол.

Он снова позабыл, что стоит в носках. А ботинки, свидетельство его позора, стояли на палубе. За упоительный миг, когда он их снял, теперь приходилось платить вдесятеро.

– Рассыльный! Отнесите эти ботинки в каюту и принесите оттуда мои шлепанцы.

– Есть, сэр.

Рассыльный никак не выказал, что поручение ему неприятно; оно смущало лишь самого Краузе. Он ощущал всю горечь пилюли, поскольку заботился о достоинстве подчиненных и боялся оскорбить чувства рассыльного, даже не подозревая, насколько безосновательна эта боязнь. Ему легче было дать рассыльному смертельно опасное поручение, чем приказать тому взять в руки свою обувь. Забыв про мучения, понудившие его снять ботинки, Краузе мысленно поклялся никогда больше не делать себе таких поблажек. Есть теперь хотелось еще меньше. Однако он добрел до стола и равнодушно снял крышки. На него смотрела бело-золотая яичница-глазунья, от ломтиков жареного бекона шел дразнящий запах. И кофе! Кофе! Краузе налил чашку. От нее поднимался восхитительный аромат. Он выпил. Потом начал есть.

– Ваши шлепанцы, сэр, – сказал рассыльный, ставя их на палубу подле него.

– Спасибо, – с набитым ртом отвечал Краузе.

В рубку вошел Чарли Коул, и тут Краузе вновь вызвали по рации.

– Видим «Каталину»[64], сэр, – доложил Гарри.

– Хорошо, – ответил Краузе. Только сейчас он понял, как сильно опасался, что это будет «кондор». – Пароль правильный?

– Да, сэр. И я передал отзыв.

– Вижу самолет! Самолет прямо по курсу!

Впередсмотрящие «Килинга» орали как сумасшедшие.

– ПБ, сэр, – сказал Коул, глядя в бинокль на светлый восточный горизонт, потом добавил громко: – Очень хорошо, ребята. Это наш.

Расчет двадцатимиллиметровки уже начал направлять свое орудие вперед и вверх. Черная точка быстро приближалась со стороны конвоя, лихорадочно мигая. Точка, точка, тире, точка, тире, тире.

– Самолет сигналит: «UW», – доложили с сигнального мостика.

– Очень хорошо. Ответьте: «BD».

U W U W – пилота столько раз обстреливали свои, что он предпочитал не рисковать и повторял сигнал раз за разом. Сейчас самолет был виден во всех подробностях. Сама неуклюжая громоздкость летающей лодки успокаивала своей привычностью.

– Наш, не британский, сэр, – заметил Коул.

Сейчас уже хорошо видны были звезды на крыльях. Самолет с ревом пронесся над головой. Артиллеристы сорокамиллиметрового орудия закричали «ура» и замахали руками. Краузе и Коул провожали его взглядом, пока он почти не скрылся из виду. Затем самолет повернул налево, к югу.

– Проверяет, насколько мы растянулись, – сказал Краузе.

– Похоже на то. А заодно распугает все подлодки на тридцать миль вокруг, сэр.

Тоже верно. В такой ясный день ни одна подлодка не рискнет оставаться на поверхности, когда в небе кружит самолет. А под водой она полуслепа и медлительна и для конвоя опасна, лишь если случайно окажется прямо на его пути. Самолет развернулся и, уменьшаясь, полетел на восток вдоль правого фланга конвоя.

– Разве он не прикроет нас, сэр? – спросил Коул.

– Я знаю, что он делает, – сказал Краузе. – Он направит к нам группу сопровождения.

Птица небесная может перенести слово твое, и крылатая – пересказать речь твою[65]. Граф Изли и его группа уже далеко в море; «Каталина» сообщит им пеленг каравана.

– Летит почти на восток, чуть-чуть к югу, сэр, – заметил Коул, глядя в бинокль. – Значит, они практически прямо по курсу.

Практически прямо по курсу и, скорее всего, делают четырнадцать узлов. Караван и подкрепление сближаются со скоростью не меньше двадцати трех узлов. Через час-два они друг друга увидят. Краузе посмотрел вперед: замыкающие корабли конвоя уже были видны целиком; «Килинг» вернул отставших овец в стадо.

– Скрылся из виду, – сказал Коул, опуская бинокль.

Теперь было не угадать, сколько еще лететь самолету.

– Как насчет вашего завтрака, сэр? – спросил Коул.

Краузе не мог сознаться, что забыл, в каком состоянии оставил поднос. Он подошел к столу. На большой тарелке лежала холодная яичница и ломтики застывшего бекона.

– Я велю принести новый, сэр, – сказал Коул.