Игорь достал мобильник и позвонил.

— Мама Аня, это я. Мы тут в гости к тебе хотим заехать, ты как? Только нас четверо… Ну всё, мы едем! Вот видишь, — сказал он Людмиле — она говорит, хоть всемером. У меня мировая мать!

Луговая понравилась и Соньке и, как ни странно, Галине Андреевне. Казалось бы, что ей тихая прелесть Подмосковья после южного ставропольского буйства. Но нет, как вышла из электрички, так и ахала. Какие дубы! Какие сосны! А воздух, воздух какой!

Участок ей тоже понравился — в их-то жаре и малина мелкой родится и крыжовник не крупнее смородины. А здесь-то, у Анны Николаевны — ну просто виноградины какие-то, а не крыжовник! Анна Николаевна, оживившаяся от такого обилия гостей, благодарно румянилась и водила мать Людмилы экскурсией по ягоднику. А Сонька, нахалка, мигом освоилась, и, словно и не с юга приехала, уже шныряла меж кустов, обирая крупную спелую смородину.

Игорь же с Людмилой, пользуясь моментом, сбежали на свою «мансандру» и наконец он смог обнять её и взять лицо в ладони, и заглянуть в глаза. И спросить.

— Люд, а что дальше? Что с нами будет дальше?

— Жить будем, — улыбнулась она и закрыла глаза, ожидая поцелуя.

Он выдохнул облегчённо, и потёрся носом о её нос и пробормотал виновато.

— Знаешь, ты вернулась такая… другая, чужая, мне на какой-то момент даже показалось, что ты от меня отстраняешься.

— Ну что ты, глупый, — она боднула его в плечо, а потом потянула сесть на кровати. — Просто я как бы зависла, понимаешь? Зависла между прошлым и будущим, между той жизнью и этой. Знаешь, чем я занималась в Париже?

— Гуляла по Монмартру? Залезла на Эйфелеву башню?

— И это тоже. Я училась быть богатой! Представляешь, моя бабушка Соня так и осталась бездетной. И она всю свою жизнь наблюдала за нашей семьёй. Знала, что у её племянницы Гали родилась дочка Людочка. И когда умерла, завещала всё мне с условием, чтобы маме моей не сообщали, только мне. И что если меня не найдут за полгода, или если я откажусь от наследства, раздать все деньги приютам для бездомных животных. Меня адвокаты искали в Ставрополье, не нашли, не знали ведь, что я фамилию сменила.

— Сколько же ей было лет, твоей тётке?

— Сто два. Представляешь? Интересно, какой я стану, если доживу до ста лет?

— Очень старой и очень красивой. А как же Аркадий узнал о наследстве?

— Думаю, через Лидушу. Мы с Княгиней, с Ольгой Николаевной, попытались восстановить события. Лидуша в мае ездила в Париж заниматься личным архивом баронессы де-Войе. Та в своё время с Пастернаком переписывалась, у неё остались его письма, и баронесса хотела передать их в наш фонд. Эта баронесса оказалась по мужу дальней родственницей мужа нашей тёти Сони, баронессы д'Аржансон. И она знала, что после той осталось завещание, что уже пятый месяц адвокаты ищут в России наследницу миллионного состояния и не могут найти. Лидуша, скорее всего, рассказала об этом Аркадию просто так, как забавный казус. А тот вспомнил нашу семейную историю и понял, что я — та самая Людмила Романова, которую ищет французское наследство. И тогда всё сошлось — адвокатские навыки Аркадия, его интрижка с Лидушей и их взаимное желание от меня избавиться.

Людмила поёжилась, отгоняя воспоминания о недавних днях, и Захаров обнял её за плечи, согревая.

— Ты говорила, что в Париже училась быть богатой…

— Да, я по магазинам ходила, по самым дорогим. И одежду себе выбирала, примеряла всё. А продавщицы вокруг так и крутятся, бегают, носят всё наперебой! Знаешь, как приятно после стольких лет экономии просто взять, и ни в чём себе не отказывать! А у Аркадия, представляешь, на карте двести тысяч рублей скопилось. Он нам с Сонькой деньги в обрез выдавал, я экономила на всём. А он — копил.

— Да наплюй, — сжал её плечо Аркадий. — Расскажи лучше, где жила. В каком-нибудь «Хилтоне»?

— Не-а! — Людмила засмеялась, мотая головой. — Я в своей вилле жила! В особняке!

— Где?

— В бывшем тётином доме.

— Слушай, я начинаю тебя бояться. Впервые в жизни обнимаю миллионершу, владеющую особняками в Париже!

— Ну, так держи крепче, привыкай! — она прижалась к нему плотнее. — Знаешь, чего мне больше всего хочется?

— Ухать жить в Париж?

— Нет. Мне очень понравился Париж, мы туда обязательно будем ездить. Но жить я там не хочу. И особняк этот мне ни к чему. Знаешь, я чувствовала себя единственной постоялицей какого-нибудь отеля. И мне было страшно неловко, что все эти люди мне прислуживают. Что для меня одной готовится обед, что кто-то убирает за мной в комнате. Здесь, у Анны Николаевны гораздо лучше, чем в любом особняке. Нет, правда. В общем, я хочу продать тот парижский особняк и купить дом в Подмосковье. У тебя есть на примете какой-нибудь подходящий?

Смотреть новый дом собрались всем «колхозом» — и Соньке, и Галине Андреевне захотелось непременно участвовать. Наверное, и Анна Николаевна бы попросилась, если бы не надобность к Савельичу ехать. Добираться из Лобни к Истре на перекладных было не очень удобно, пришлось заказывать такси. И когда они, без проблем пропущенные охраной посёлка, видимо, предупреждённой Петрысиком, доехали до нужного адреса, то на площадку перед домом так и высыпали всей толпой.

Ворота были открыты, и дом виднелся во всей красе: светлые, чуть желтоватые стены, тёмно-коричневые, с бордовинкой, крыша, рамы на окнах, дверные проёмы и балясины на открытой веранде. Именно про этот дом вспомнил вчера Игорь. И заволновался — вдруг Петрысик уже передумал его продавать, или вдруг уже нашёл покупателя. Петрысик не передумал и никого пока не нашёл, и они сговорились к двенадцати следующего дня приехать на смотрины.

Ночевать, разумеется, остались у Анны Николаевны, и им с Людмилой пришлось отвоёвывать у Соньки свою «мансандру», клятвенно пообещав, что следующую ночь она ночует именно тут. А этой ночью Людмила вернулась к Игорю окончательно. Эту женщину, которая отдавалась ему одновременно и целомудренно, и без остатка, растворяясь с ним и в нём, в одном движении, в одном дыхании, в совместном крике, он узнал. И окончательно успокоился. Они вместе. Он — с ней.

О том, что едут смотреть его, собственными руками построенный, дом Игорь не сказал. Почему-то казалось, скажи он, и Людмила не сможет смотреть на дом беспристрастным взглядом. И даже если он ей не очень понравится, она всё равно купит, чтобы не обидеть Игоря. И скажет, что всё замечательно, а он будет мучиться мыслями, что заставил её сделать это, навязал.

И вот теперь все они стояли у ворот, не решаясь войти, и разглядывали и газон перед домом, и увитые цветами шпалеры, и плиточную дорожку, по которой приближался к ним Петрысик.

— Проходите, — пригласил Петрысик, и они вошли.

— Мама, как же здесь красиво! — первой воскликнула Сонька. — Какой красивый дом!