Сулливан кивнул, лицо спокойное и чуточку надменное, сделал шаг, повернулся, чтобы лицом к той стороне, где большинство собравшихся и двор на той стороне, понимает, что я из окна или с балкона наблюдаю…

С противоположного конца толпы раздались злые окрики, оттуда пробивается отряд закованных в доспехи рыцарей. В середине один из богатырей несет на плече укрытого длинным черным плащом человека – то ли монаха, то ли священника.

Народ сразу заволновался, многие закричали:

– Дорогу!

– Дайте дорогу!

– Расступитесь же!

Никто еще не знал, почему эти люди протискиваются к помосту, но всяк против казни отличившегося в боях опального герцога, и любая задержка вселяет смутную надежду.

Рыцари подошли прямо к помосту, а тот, что с седоком на плечах, ссадил его на помост. Неизвестный сорвал с себя плащ и отшвырнул в сторону красивым жестом. Вся толпа ахнула как один человек: женщина в белоснежном свадебном платье с высокой прической золотых волос, переплетенных жемчужными нитями, повернулась к оторопевшему Сулливану, набросила ему на шею свой шарф и крикнула срывающимся девичьим голосом, в котором звенели слезы:

– Отныне он принадлежит мне!

Все увидели, как по нежному лицу из прекрасных дивных и безумно светлых глаз безостановочно катятся крупные жемчужины слез. Сулливан не двигался, слишком ошеломленный, но толпа заревела в восторге, крик поднялся такой, что со всех крыш вокруг площади взлетели перепуганные птицы и начали кружить в страхе.

– Спасен!

– Он спасен!

– Слава!

Кто-то из рыцарей прокричал мощно:

– Хвала леди Хорнегильде, королеве турнира!

Его услышали только те, кто стоит вплотную, но они тоже начали орать, и вскоре уже вся толпа выкрикивала:

– Хорнегильда! Хорнегильда!.. Хорнегильда!

А потом послышались крики с другого конца площади:

– В собор!.. К отцу Дитриху!..

– В собор!

Дальше я не стал смотреть, взрыв народного энтузиазма понятен, только малость понаблюдал, как разносят помост, за места на котором заплатили деньги, а казнь не состоялась.

Сэр Растер тоже это усмотрел, посмотрел на меня в удивлении.

– Вы и это предвидели?

– Я такой, – ответил я скромно, – провидец как бы вроде.

Сулливана и леди Хорнегильду отец Дитрих обручил под ликующие вопли в церкви, несмотря на призывы соблюдать тишину в святых стенах, однако повенчать сможет только тогда, как он сказал строго, когда под венец поведет невесту ее отец. Этот старинный обычай выхватывания осужденного к казни будет признан церковью, если герцог и королева турнира при свидетелях скажут, что вступают в брак добровольно и без принуждения.

Барон Альбрехт поглядывал на меня с понятным укором, я делал вид, что не понимаю, наконец он сказал:

– Ваша светлость, а что дальше?

– Строим флот, – ответил я. – Продолжаем.

Он поморщился.

– Ваша светлость, вы ж понимаете, о чем я.

– О чем? – спросил я.

Он тяжело вздохнул.

– О герцоге Сулливане, конечно. Он так и не признал вас законным властителем! Вы для него незаконный узурпатор, против которого сам Господь велит и даже разрешает при всей своей непонятной нам милости.

Я пожал плечами.

– Барон, что вы так о Сулливане? Казнить его можно в любой момент.

– Как? – спросил он.

– Да вот так, – ответил я хладнокровно. – Во-первых, отец Хорнегильды может отказаться выдать ее за Сулливана. Во-вторых, сам Сулливан не очень-то горит из одной петли сунуть голову в другую.

– Ваша светлость?

Я поморщился.

– Вы уверены, что Сулливан обрадовался?

– Ну, – проговорил он уже колеблющимся голосом, – теперь не уверен, однако… все-таки лучше быть женатым… да еще на королеве красоты!.. чем смотреть как тебе отрезают мошонку и выдирают внутренности!

Я сказал с презрением:

– Прагматик!.. Как вам не стыдно, барон?.. Настоящий рыцарь лучше позволит выдрать себе внутренности и будет смотреть бестрепетно, как их сжигают на жаровне, чем женится не на той женщине, что запала в сердце!

– Да? – спросил он с сомнением и посмотрел очень пытливо, стараясь понять, насколько я серьезен и величав, но по мне хрен что угадаешь, если я вот так слежу за собой. – Тогда да, конечно, я так глубоко в настоящесть не опускался, у меня рост не позволяет, утонуть могу… Я больше по верхам, как и некоторые из деятелей, которых вроде бы знал, а оказывается, не так уж и совсем…

– Вот-вот, – сказал я, – начинается ваш процесс стремительного падения из рыцаря в… стыдно сказать!.. интеллигента, который ни в чем не уверен. И чем больше амбивалентности, тем выше… вернее, глыбже интеллигентность. Барон, мы не должны вести себя, как интеллигентная сороконожка, у которой спросили, с какой ноги начинает бег! Мы крокодилили, крокодилим и будем крокодилить, ибо сей великий зверь всегда двигается только вперед и даже не оглядывается.

Он поклонился.

– Постараюсь насчет крокодиления запомнить. Как государственной политики.

– Только не переусердствуйте, – предупредил я.

– Ваша светлость?

– Лозунги, – объяснил я, – это лозунги. Мы их изготавливаем, но это не значит, что сами должны это… есть. Оглядываться и даже отступать бывает необходимо, чтобы разогнаться перед прыжком. Насчет Сулливана придумать что-то вообще трудно, он слишком негибок. Да, признаюсь, я уговорил леди Хорнегильду поступить именно так, но я не уверен, что сделал правильно. Политик бы… не вмешивался. Нет человека – нет проблемы. Но теперь Сулливан спасен красиво и романтично, что добавляет ему популярности. А мне это надо?

– Не надо, – согласился он, – но что сделано, то сделано. Теперь надо решить, что делать дальше. Сулливан сейчас популярен, за ним пойдут не только его отряды, уже переполовиненные пиратами, но и герцог Вирланд Зальский.

Он уточнил:

– Этот тоже не принес вам присягу!

– Вот-вот, – согласился я, – оставить такое без внимания… это же и другие местные могут решить, что им тоже позволено! Потому Сулливана нужно… устранить.

Он тяжело вздохнул.

– Сулливан так отличился при защите гавани и города… Народ его боготворит, не в обиду вашей светлости будь сказано.

– В обиду, – ответил я сварливо. – Конечно, обидно! Боготворить должны только меня, разве не ясно?.. И вообще… разве непонятно, что оставить его охранять порт мы не можем, слишком уж… ответственное место. Флот – это все, это наша надежда.