– Я могла бы позвать его в кафе в тот день, – сказала Эмберлин. – Но я была в плохом настроении. А так он мог бы провести целый день, попивая мокку со льдом, а не умирая в озере. Но ты же не скажешь, что именно это привело к его смерти? Вот и я не скажу.

– Звучит очень похоже на Линка.

– Да?

– Да. Мы живем в реальности, где верны условия икс, игрек и зет, и поэтому исход событий будет… ну, и все в том же духе.

Они тихо рассмеялись. Ноэми выглянула в окно, но смотреть там было не на что. Деревянные ставни – куда более стильные, чем вертикальные пластиковые, которые висели по всей школе, – были задернуты. Однако острые лезвия света прорезали себе путь внутрь, и листья растений на окне колыхались на легком ветру.

А может, это Линк к ним прикасался. В какой-то другой реальности он сейчас сидел в медкабинете, разговаривая с филодендроном и маркером раскрашивая таблицу для проверки зрения.

Стояла такая рань, что не спали только кошки. Ноэми накормила их завтраком, чтобы они перестали мяукать, хотя знала, что так они еще до полудня начнут выпрашивать угощение. Она на цыпочках прокралась к задней двери, уже на крыльце натянула сапоги и тихо спустилась во двор.

Уже пришла весна, но раннее утро еще рисовало синие узоры инея на траве и листьях. Ноэми села на подвесные качели за домом и положила телефон на бедро. Она смотрела на длинную вереницу сообщений от Неизвестного. С того дня, как она спасла Гэтана из озера, он ей не писал.

НЕИЗВЕСТНЫЙ

Ноэми медленно повернулась, перекрутила веревки качелей и задержалась на месте, уперев носки сапог в землю.

Он не ответил. Наверное, не хотел обсуждать сестру. Ноэми изумилась, как раньше могла перепутать этого человека с прямолинейным «Лэтаном», с которым переписывалась когда-то давно.

Пристыженная, ощущая вину, она жалела, что вообще начала разговор. Впервые Ноэми понадеялась, что это все-таки не Линк – что она вообще никому не пишет. Что ей это все приснилось.

Мне приснилось, что мне восемь лет и я еду в школьном автобусе, заполненном детьми. Он отвез нас через океан к огромному серому особняку, который вздымался ввысь на ледяной платформе почти с меня ростом. К нам подошли директриса школы и несколько учительниц в накрахмаленных черных платьях с высоким воротником. Мы пошли за ними по темным коридорам в класс с партами. Учительницы сказали нам, что здесь мы жили и будем жить вечно.

Другие дети в это поверили. Я попыталась напомнить им про автобус и океан, но они уже все забыли. Я выбежала из класса и побежала в туалет, где стала умываться над раковиной. Тогда я вспомнила, что мне не восемь лет, а в два раза больше. В зеркале я увидела, как взрослеет мое лицо: с него смылась ложь детства, и я вернулась в класс взрослее, чем уходила.

Дети взбесились. Они убежали из класса. Они разбивали окна ногами и рассыпали осколки по балконам. Они раскачивались на сломанных люстрах. Они прыгали через перила и носились по лестницам. У меня на глазах их тела расширялись и росли.

Директриса была в ярости. Учителя выгнали нас из особняка на мороз. Наш возраст стремительно менялся от восьми к восемнадцати: некоторые были детьми, некоторые взрослыми, а большинство – бесконечно сменяющимися калейдоскопами. Рядом с нами стояли статуи из снега и льда: все, что осталось от давно замерзших детей, застывших в своем взрослении. Мое тело снова укрепилось в моем настоящем возрасте. Я вцепилась ногтями в ледяную платформу под особняком, и остальные последовали моему примеру. Мы разодрали на части фундамент: оказалось, он хрупкий и тонкий, как яичная скорлупа. Под ним были лишь веточки и давно высохшая трава. Дом начал разваливаться, но мне не было страшно.

Эмберлин забралась на пассажирское сиденье и кинула громоздкую сумку для скейта на пол машины Лайл.

– Ноэми попросила меня принести коньки, – сказала она до того, как Лайл успела что-то спросить. – И коньки брата тоже прихватила, но я думаю, они всем нам будут велики. Кроме, может, Джонаса. У Линка были огромные ноги.

Лайл припарковалась рядом с домом Миллеров. Пара соседских ребятишек выписывали восьмерки на детских машинах, наслаждаясь приходом настоящей весны и смертью апреля. Лайл обернулась через плечо, чтобы точно никого не задавить.

Обычно, оставшись в машине вдвоем, они всю дорогу горланили песни, но в этот раз Лайл даже не включила музыку. Вместо этого она слегка приоткрыла окно и заполнила машину шумом ветра. Эмберлин была рада: так ей казалось, что необязательно делиться беспокойным чувством, что поселилось у нее в животе. Эмберлин редко нервничала, и ей было непривычно чувствовать гулкий трепет внутри, который нарастал с тех пор, как Ноэми предложила им всем вместе сходить к озеру. Хотя рогатое существо на нее не нападало и вода в озере не попыталась ее заглотить, лес казался ей разумным, обладающим собственной волей – расчетливым, – и ее это пугало. Чтобы избавить лес за домом Ноэми от того, что его контролировало, надо было сначала понять это существо. План Ноэми был крайне неопределенным. Обычно она относилась ко всему взвешенно и практично, но после смерти Линка стала все больше напоминать его – задумчивой отстраненностью, которая иногда выводила Эмберлин из себя. Целый новый мир расцветал у нее в голове; Эмберлин знала о его существовании по фотографиям на стене в комнате Ноэми и догадывалась, что ее мир полон смятения. Ноэми не говорила ничего конкретного о том, как обезопасить лес, потому что сама не знала, как это сделать. Но Эмберлин это было безразлично. Если лесом кто-то управляет, значит, смерть Линка не была случайностью, и ей было невыносимо думать, что брата убили, и не знать, как и почему это произошло. Даже если знание его не вернет. Даже если оно вообще ничего не изменит.