…его мама любила ходить в видеопрокат. Когда они искали, что посмотреть вместе на «Нетфликсе», Джонас проверял рецензии, смотрел трейлеры на «Ютьюбе», и совместный просмотр фильма тянулся на добрый час дольше, потому что им нужно было много времени, чтобы принять нужное решение. Джонас никогда не встречал в видеопрокате знакомых и подозревал, что его сверстники и не знают, что такие заведения еще существуют. Никаких телефонов в видеопрокате, говорила Сара, и Джонас оставлял свой сотовый у нее в сумке. Это была сумочка от Кейт Спейд, которую Джонас раздобыл на распродаже. Он копил на нее деньги, работая разносчиком еды в кафе, и, когда накопил достаточно, сумочка вышла из моды. Он все равно купил ее на сдвоенный праздник: день рождения Сары и День матери, потому что она была всей его семьей. Она настаивала, чтобы они вернули сумку, но он отказался, и с тех пор она только ее и носила. Они долго ходили между рядами дисков, читая описания на коробках и выбирая, основываясь только на этом.

…Когда Мэтт еще жил с Джонасом и Сарой, летом они как минимум раз в неделю ходили есть мороженое. Джонас не помнил, когда в последний раз ел мороженое, но помнил, как они уплетали его с отцом. Они ходили в ларек, где внутри не было мест, и поэтому они садились на резиновые красные скамейки у дороги и пытались съесть угощение, пока оно не растаяло под палящим солнцем. Джонас всегда брал огромный ванильный брикет, зажатый между двумя печеньями с шоколадной крошкой. Размером это чудище было почти с его голову. Он помнил, как однажды попытался слизать мороженое из середины, но слишком сильно его сжал, печенье треснуло у него в пальцах, и мороженое упало на асфальт, оставив на коленях пару крошек. Отец Джонаса смеялся до упаду, а потом отдал свое мороженое сыну и ничего не захотел взамен.

…В младшей школе, когда его класс поехал на экскурсию в аквариум, им провели экскурсию по всему закулисью: вот там готовили еду, а вот тут больные рыбы сидели на карантине. Они с другим мальчиком по имени Дэвин Боулс откололись от группы и спрятались за аквариумом с черепахой, у которой была трещина на панцире. Черепахе должны были сделать операцию. Они с хихиканьем уползли в угол, где их было не видно, и тогда группа ушла без них. Прошло еще две экскурсии, и мальчикам уже казалось, что поздно обнаруживать свое присутствие. Джонас расплакался. Это был последний раз, когда он помнил свои слезы. Дэвин сказал, все в порядке. Мы просто присоединимся к другой группе и вернемся обратно ко входу. Он подумал, что Джонас боится, что их наругают, но на самом деле Джонас расстроился из-за черепахи. Ее сбила машина, и она не могла проводить время с другими черепахами, потому что из-за треснувшего панциря она плавала под странным углом.

…Однажды они с Ноэми остались дома одни. Надвигался торнадо. Тогда Джонас впервые спустился в подвал «Лэмплайта», о существовании которого до этого и не подозревал. Тут были собраны все странные предметы, которые коллекционировала мама Ноэми. Они отбрасывали странные тени на стены. Шары, манекены, старые игрушки, плакаты с карнавалов. Ноэми с Джонасом сели на единственный ковер – винтажная коровья шкура, которая, по словам Ноэми, пахла смертью. Однако Джонас знал, что ковер ей нравится больше, чем голый цемент. Ей не нравилось, когда цемент касался ее голых ног или носков и даже звук, с которым подошвы об него терлись. Ноэми была чувствительна к некоторым звукам. Он подумал о том, как она делает домашку в кафе, морщась от того, что какой-то незнакомец громко чавкает поблизости. Никто на работе не знал, до чего ее это бесит, а вот он знал, хотя его и не было рядом. Это потому, что он знал ее и то, какие чувства вызывает у нее все на свете, и она позволила ему поцеловать себя в темноте, пока они думали о том, как близко подойдет к их дому торнадо.

Он перебирал воспоминания, и они помогли ему вернуться к лодке, снова очутиться в безопасности. Но там он опять застрял: до маяка оставалось так же далеко, как и в самом начале его пути. Он вспомнил про беруши и нащупал их в кармане худи. Джонас подул на них на случай, если они набрали на себя катышков, слегка скрутил и засунул в уши. Каждая секунда, которую он мешкал, отдаляла его от Лайл.

Джонас сосредоточился на звуках собственного дыхания, на своих мыслях, на том, как он каждую секунду беспокойно сглатывал слюну. Теперь мир был твердым и неподвижным. Лед больше не трещал и не гнулся. Он больше не видел Ноэми на острове – только маяк, траву и серое небо, проливающееся на мир вокруг. Он стукнул веслом об озеро и зашагал вперед.

Придя в сознание, Ноэми увидела, что стоит посреди все той же маленькой комнатки у основания маяка, куда они уже ходили с Джонасом. Но это было в марте, когда Миннесота так глубоко спала зимним сном, что лето казалось нереальной сказкой. И все же тогда озеро не замерзло, а сейчас да. Лес был капризным: и цвет листьев, и мягкость воды повиновались каким-то своим законам. Свечи из комнаты исчезли, зато в камине тепло потрескивал огонь.

Лайл лежала на груде шкур перед камином, грудь вздымалась с каждым безмятежным вздохом. Ноэми сделала к ней шаг, но над головой что-то зашелестело: маленькие птицы наблюдали за ними с низких деревянных перекрытий. Комнату освещал только огонь в камине, но его почему-то было достаточно.

– Лайл, – позвала она и потрясла подругу за плечо. – Лайла?

– Она спит.

Если он уже находился в комнате, когда она пришла в себя, Ноэми этого не заметила. Линкольн Миллер – или кто-то другой с его лицом – стоял в углу. Неподвижный, точно скала, он словно врос в пол и казался вырубленным из гранита. Наконец он пошевелился и положил на стул то, что держал в руках: скрипку и смычок.

– Что ты с ней сделал?

– Это колыбельная. С ней все в порядке.

Он сказал это как-то по-деловому, и Ноэми немного успокоилась.

– Зачем ты забрал ее? – спросила она, вставая между Линком и Лайл.

– Чтобы ты пришла сюда. Чтобы заключить сделку.

Казалось, что он внезапно вспомнил, что ему полагается двигаться. Мышцы на его лице действовали иначе, чем у Линка: у того одно выражение перетекало в другое, а у этой фигуры лицо застывало, точно маска, просчитывало следующий шаг, ритмично моргало, не отрывало глаз от Ноэми.

– Мы хотели поговорить с тобой.

– Мы – это кто?

– Мы. – Он расставил пальцы и прижал ладонь к груди.

Что-то в этом жесте показалось ей странным, будто его рука не росла из плеча.

– Мы, деревья, – добавил он.

Наконец он отвел от нее взгляд, но не потому, что стал смотреть куда-то еще. Его сине-серые глаза на долю секунды уставились прямо перед собой, словно управляющий ими куда-то отошел. Затем зрачки снова обратились к ней.

– Я.

Перед ней стоял лес. У леса были рыжие волосы и капюшон. Она находилась внутри леса, но одновременно он разговаривал с ней губами Линка, наблюдал за ней его глазами. Только это не были губы, глаза, волосы и одежда. Это все превратилось в пепел на каминной полке или книжной полке в доме Миллеров. Она почувствовала свое неровное дыхание и заставила себя задышать ровнее.