Каток за спиной глотнул и рявкнул — судя по запаху, принимаясь за очистку второго мандарина:

— Рядовой Забыхин, я не понял! Что стоим, на? Вперед пошел, на, зачищаем-зачищаем!

Славка перестал улыбаться, а губы растягивать не перестал, потому что не до них было. Он потоптался и решительно потянул автомат с шеи, чтобы взять как следует.

Старшой хихикнул и поинтересовался сквозь чавканье:

— Солдат, ты что, на? Расстрел мирных жителей тут устроишь, что ли?

Славка уронил автомат, чувствуя, как от бровей до пупка падает горячая волна облегчения и чистого счастья. Этот, под солнцем, тоже обмяк и издал звук — может, поблагодарить пытался, а может, права качать. У них такое быстро включается. Славка шагнул назад, но уперся в граненый кулак старшого. Тот толкнул его между мокрых лопаток и сказал, дожевывая:

— Руками, солдат. Ру-ка-ми.

Горячее счастье ушло, осталась ледяная пустота. Славка хотел повернуться, но граненый кулак подтолкнул его чуть вперед, а голос хлестнул так, что за висками хлюпнуло:

— Выполнять! Р-ряз!

Славка, распахнув занемевший уже рот, упал лицом в солнце и коленями в мягкое елозанье, вскинул локоть и сипло вдохнул, сворачивая кулак.

— Дыв-ва! — рявкнул старшой, и Славка рухнул кулаком и всем телом, стараясь не смотреть, куда, и все равно увидев сквозь белую лучистую слепоту огромные черные глаза в красных прожилках, и в них с тупым стуком вошел кулак, и рука, и весь Славка, и вынырнул уже совсем не Славка, ааааааааааа.

Он судорожно хапнул воздух распяленным ртом и вскочил. Верней, попытался вскочить, но неловко и болезненно затрепыхался мордой в пол.

Это была глупость, как в кино, блин. Страдать из-за первого трупа, когда этих трупов за плечами болталось — не то что сосчитать, вспомнить невозможно. Первый тоже не помнился. Он снился. Всякий раз неправильно. Будто Славка его не быстрым скрутом головы кончил, а кулачками, как сейчас, забил, или башкой по камню, или затоптал — а были в дюпель больные варианты типа выдавливания глаза или кадыка. Бред, и ничего не сделаешь — приходит, особенно с перепоя. Поэтому Славка и не напивался практически. Вчера тоже не напивался. Какого ж тогда, интересно?

Это двойная глупость была — вскакивать прямо из сна. Можно шарахнуться о светильник, сустав выбить, с кровати сковырнуться, в дружеский сюрприз башкой влететь, подругу пришибить — многое можно, и все ненужное. Из сна надо выплывать, а еще лучше выходить — твердо и спокойно.

И тройная глупость была — пытаться вскочить, не удостоверившись в наличии и целости рук, ног и иных полезных ответвлений организма. Вот и мучайся теперь от невнятной боли и давящего подозрения, что ответвлений недобор.

По уму, следовало немного полежать, прозванивая периферию, тестируя неполадки и не показывая потенциальному наблюдателю и противнику, что вот он я, проснувшийся и готовый к употреблению. Но после замечательно шумного подскока это был бы совсем тупняк. Тупым Славка казаться не мог.

Но продолжать подскоки было еще тупее.

Славка приоткрыл глаза и попытался оглядеться, сориентироваться и сообразить, на каком свете находится.

Свет был неяркий, но, кажется, этот. Если, конечно, на том не наладили строительство панельных многоквартирных домов ленинградского проекта, квартиры в которых принято отделывать волнистым линолеумом и бедными обоями, а кухню приличного, по сравнению с московским проектом, размера — еще и небрежно налепленным кафельным фартуком, напоминающим сдавленные до белизны ногти с грязной каемкой раствора. Славка лежал на такой кухоньке между засаленной польской электроплитой и тонконогим белым столиком на полторы персоны.

Лежал на полу, без верхней одежды и обуви. Они валялись в почти не видном отсюда углу прихожей. Все равно было жарко и душно. И муторно, особенно в правой ноге и над бровями. Свитерок бы снять и от батареи отодвинуться. Да как отодвинешься, если по рукам и ногам связан, вернее, перехвачен тонкими пластиковыми хомутиками легкомысленно синего цвета. Примерно такими хомутиками, только черными и куцыми, собирают в моточек провода новых проигрывателей и компьютеров — и фиг порвешь. Строго расстегивать или резать. Славку, к счастью, до мотка не довели, но принять расстегивающую позу он не мог, а резать было нечем. Что-то смутное вспомнилось про нож в куртке, но где эта куртка. Да и не сгинь она, тяжко было бы добраться до кармана, если запястья за спиной стянуты. Так стянуты, что можно лишь осматриваться — насколько позволяла голая лампочка, пылавшая в прихожей.

Убедившись в этом после утомительной и неприятной возни, Славка уперся затылком в стекло духовки, уложил наименее болезненным образом простреленную ногу и попытался рассмотреть, что там за прихожей.

Он почти не сомневался, что. Одна или две комнаты, заставленные паршивой мебелью в белесых пятнышках отбитой лакировки. Судьба у таких квартир была — заставляться чем попало и сдаваться внаем кому попало. Славке, например, попало. «Звездочка» как основную снимала почти такую же квартирку с такой же кухонькой, единственно — здесь обои были бумажные, а там допотопные пластиковые, под дерево. Кому еще попало, Славка не видел и почти не слышал, но понимал — спиной, затылком и немножко задницей, — что невнятные еле слышные пиканья, шелесты и вроде даже мяуканья, дотекающие через прихожую, происходят не сами по себе, не от мышиного изобилия и не в связи с новым снегопадом. Ответственный квартиросъемщик их производит. За все ответственный. За съем квартиры, за Славкино возложение, а до того — за его поганый сон, необоснованное похмелье, внезапное беспамятство и тупо саднящий лобешник.

Лобешник саднил снаружи, а изнутри поддавливался вспухшим и затвердевшим. Мозгом, не иначе. Набил, как костяшки в юности, молодец. Голень болела ярче и откровенней, но дырка под коленом не кровила. Просто болела. Не от набивания, а от пулевого — это Славка помнил. У одного из дурачков, которые пасли следака, оказался ствол самого табельного вида. Стало быть, дурачки были официалами — кто еще с таким неудобным стволом пасти будет-то. Стало быть, Славка преспокойно и невозбранно мог получить пулю не в ногу, а в лоб. Из цикла «Зато саднить не будет». Да и в ногу мог получить так, что ни ноги бы не осталось, ни, в самом скором будущем, Славки. Это ж Макаров. Он же как русская женщина в ярости — валит коня, сносит избу, отрывает руку и распускает почку, невзирая на сезон.

А Славка легко отделался. Лежит в тепле, уюте и уголку, одетый и прихваченный в нужных местах. Шевелит затекшими органами и пытается понять, где конечность, где конец.

Ща подскажут.

Славка не помнил, как и почему он здесь оказался, но был почти уверен, что накрыли его инновачечники. С формальной точки зрения это был беспредел и нарушение конвенции, но откровенно говоря, сегодня — или вчера уже? — Славка с боссом на пару сами выступили по беспределу. Что обосновывало претензии как инновачечников, так и кураторов. Не говоря уж об официалах.

В то, что его спеленали и выложили здесь кураторы, Славка не верил — не так это делается, гораздо быстрее и проще. Официалы тем более не стали бы по квартиркам шарахаться — особенно с учетом фестиваля, устроенного боссом. Сразу бы за ноздри — и в застенки.