героя! Люди зовут его Святым Попаем… Мммм. Нет, слишком много сахара. Перебор. Если сделать его слишком популярным, он станет опасным конкурентом. Святой у нас один — Геге! Лучше так: не национальный герой, а честный солдат. Да! Вот оно: „Честь — это Родина“! Отлично!»

Пили, без единого следа макияжа на лице, в туфлях без каблука, с монашеским видом следовала вдоль строя, одаряя каждого солдата невинной улыбкой.

Оркестр грянул песенку «С цветами иду я к Марии» в ритме военного марша. Кардинал закатил глаза от удовольствия и, расщедрившись, увеличил размах своих жестов на три сантиметра. Внутренний двор резиденции главы государства, судя по фиолетовым лицам почетного караула, превратился в раскаленную сковородку. Разве тут настолько жарко? Геге незаметным движением, точно ища чего-то во внутреннем кармане, сунул руку под мышку. Все в порядке. Мерзавцы! Привыкли целыми днями штемпелевать марки — вот и не могут даже часик постоять на солнце. «Терпите, свиньи! Не пропустим ни одного!» И президент послал им улыбку. Странно: жилы на висках солдат вздулись. Не осмеливаясь глядеть ему в глаза, они двигали бровями, как будто пытались что-то сообщить. Но что? Секретарь министра экономики, имитируя тик, показывал куда-то кончиком носа. Геге посмотрел в ту сторону. Прямо у каблуков Пили блестела какая-то штучка. Проклятие! Трусики в блестках, свисая на черной шелковой ленте, тащились за ней, как комнатная собачка! А та, ничего не подозревая, с аскетическим лицом приветствовала солдат. Притворяясь, будто ему в ботинок попал камешек, Геге топнул пару раз, надеясь, что кто-нибудь из этих кретинов наступит на трусики и оборвет ленту. Министр здравоохранения сообразил первым и, делая вид, что отгоняет муху, обеими ногами прижал нескромный предмет к земле. Президентша шла вперед, так ни о чем и не догадываясь. Лента оборваться, однако, не пожелала, и на всеобщее обозрение попали пояс для чулок и даже лифчик — увы, соединявшийся с трусиками при помощи вороха кружев. Министр здравоохранения рухнул на землю животом, преследуя воображаемую муху. На этот раз Пили почувствовала, как что-то тянет сзади, обернулась, поняла, что положение безнадежно и, схватив мужа под руку, продолжила смотр войскам. «Вот так, не торопи меня впредь: нитки только приметали на скорую руку!» Кардинал просвистел: «Дельфиндил, ублюдки…» Потребовалось десять минут, чтобы министр обороны добежал до гостей, все им объяснил и вернулся к свите. Позади него лежали трусики; на подкладке их, в довершение всего, виднелось подозрительное пятно. С этого момента ход событий ускорился: зверь вырвался из рук охранников и кинулся к президентскому кортежу. Представители властей всякого рода принялись спасаться бегством, сам же президент, дрожа, крепко обнимал супругу, чтобы та не двигалась с места. Хищная тварь проглотила блестящие тряпки и одним ударом хвоста сломала пяти солдатам хребет; наконец, ее удалось укротить и водворить на место. Официальные лица как ни в чем не бывало возвратились к своим обязанностям.

— Ринтинтин, он облил меня своей спермой. Сейчас потечет по ногам.

— Не называй меня Ринтинтином при всех, дура. Или ты хочешь, чтобы я наложил прямо здесь?

Смотр продолжился. Буйный ветер с Анд, прилетев, стал играть с синей юбкой президентской жены, задрав ее до самой шеи и обнажив перед опечаленными рекрутами лобковые волосы, подстриженные в форме сердца и окрашенные в переливчатый оранжевый цвет. Солдаты печалились не зря: весь батальон был отправлен в концлагерь Писагуа со «специальным заданием» до конца президентского срока.

У журналистов отобрали пленку, пригрозив смертью в случае публикации даже легчайшего намека на прискорбное происшествие.

Не знаю, как именно действует грим паяца Пирипипи. Наложенный на мое лицо, он преобразил его, а лучше сказать — стер. Я мигом забыл обо всем, став новорожденным. С тревогой посмотрев направо и налево, я обратился за помощью к Эми и Эме. Клянусь, в эти минуты я не мог ничего делать, был никем, пустой оболочкой, платьем без тела, маской без лица… Мне дали золотые монеты. Брошенные на деревянный поднос одна за другой, по порядку, соответственно достоинству, они тут же стали наигрывать знакомый вальс под бренчание двух гитар. Обе женщины — толстая и худая — уверяли меня, что служат этим блестящим кружочкам.

Очень скоро собака обнаружила нас: мы лежали в тени эвкалипта. Примчался грузовик, поднимая клубы красноватой пыли, и остановился у дерева. Вылезли трое карабинеров с красноватыми лицами, затем американец со своим псом — безупречные, глянцевые, сверкающие. Я увидел дуло пистолета. Собачьи клыки были желтыми, но я подозревал, что если ничего не предпринять, они быстро станут красными. Эми поставила между ними и нами гитару, но собака перегрызла ее одним духом. Я снял крахмальный воротничок, встал на колени, подставив шею — может быть, тогда пес не тронет женщин? — и, убежденный в близости конца, стал напевать про себя все тот же мотив вальса. Вероятно, мои руки сами по себе достали монеты и рассыпали их на подносе. Пес перестал лаять, высунул язык, выпятил брюхо, заворчал и принялся тереться о мои икры. Эми и Эма заплясали от восторга, крутя животом. Техасец пришел в бешенство и уложил их двумя выстрелами. Эти уродины с видом глубочайшего презрения вставили пальцы в свои раны, вынули пули и положили к ногам карабинеров. Кровотечение прекратилось, края ран тут же сомкнулись.

— Ты не можешь причинить нам зло, потому что не понимаешь нас. Ты — человек без роду и племени, лишенный корней, ты не стоишь ни гроша. Даже твой пес облаивает тебя.

Очарованный звуками вальса, дог угрожающе оскалился на хозяина. Американец выдал изумленное «How?» и заорал, чтобы ему вернули его собаку. Одновременно он пытался выстрелить в нее, желая убедиться, что ей тоже не страшны пули. Карабинеры успокаивали его единственным доступным им способом, то есть ударами дубинок.

В казарме американцу оказали первую помощь, а меня посадили за решетку. Эми и Эму просто выбросили на улицу. Меня отмывали водой, мылом, спиртом, глицерином, щелоком, жидкостью для удаления пятен, но не могли стереть грим. Когда снимали отпечатки моих пальцев, обратили внимание, что рисунок на подушечках постоянно меняется, как очертания облаков на небе… Потом меня перевели в Писагуа и зарыли в песок. Мне дали гнилых бобов и соленой воды, в которой плавали розоватые букашки.

Немного погодя я услышал голоса Эми и Эмы: невидимые между песчаных дюн, они играли на гитаре. Я стал подбрасывать монеты в такт гитарным переборам: мое богатство осталось нетронутым — для военных это были всего лишь расплющенные бутылочные пробки. При звуках этой мелодии заключенные и охранники пустились в пляс. Одной