– Ты, маленький волк, хотел взять Сигтуну. Будет не так. Мы взять твой корабль. Взять твой оружие. И наши люди, много. Мы будем в Ижоре. Ты скажешь нам, как пройти… незаметно. В ночь, тихо. Мы возьмем все, что есть у Ингвар. Возьмем его башня, его земля. И его деревянные боги, которые могут сжигать и возвращать обратно.

«Он все знает, этот чернокнижник, – ужаснулся я. – И про излучатели знает, и про перемещение в пространстве».

Король снова глотнул. Оставил фляжку и утер губы тыльной стороной ладони.

– Путь будет открыт, – добавил он. – Весь море наш. Весь земля наш, до самый Хольмгард. Так будет навсегда.

Сказать на это было нечего.

– Нет, ты теперь не молчать, – сердито сказал мне тюремщик. – Ты отвечать: согласен?

Я кое-как разлепил спекшиеся губы:

– А что, если нет?

– Ты умирать долго. Кричать и не умирать. Просить и не умирать.

Мне захотелось сдохнуть прямо сейчас. Но чертов стул был на то и рассчитан: быстро он не убивал.

Больно уже не было. То, что я чувствовал, было следующим уровнем боли, слишком сильным для восприятия. Все мои мышцы, сперва горевшие огнем, теперь сделались чугунными, и я с тоской думал, что уже никогда не смогу вернуться в свое прежнее, теплое, любимое тело. Живой оставалась только моя бедная голова: в нее словно кто-то ввертывал тупое сверло, и мне казалось, что я вижу, как мозги прокручиваются внутри, как фарш в мясорубке.

– Ты согласен? – повторил Эйнар угрожающе.

Он обошел вокруг кресла, не спуская с меня взгляда, и остановился возле жаровни. Поднял тяжелые щипцы, поворошил угли.

Несколько мыслей одновременно пытались родиться в моем сознании, но ни одна не оформлялась в слова. Кровь пульсировала в висках, голова кружилась.

Эйнар вытянул щипцы из огня, помахал ими в воздухе. Их концы раскалились добела.

«Сейчас он будет меня жечь, – понял я. – Нет, нет… только не это. Надо сказать им… просить их…»

Щипцы раскачивались, как маятник.

– Что будет потом? – выговорил я наконец.

– О-о-о. Гут, – воскликнул палач и отбросил свое оружие в сторону. Сырые опилки зашипели. Запахло смолой. Король оглянулся и что-то сказал Эйнару. Тот перевел: – Ты будешь жить, да. Это очень немало. Ты можешь идти куда хочешь. Можешь идти в Новгород, к вашим. Но твой отец будет наш пленник. Все другие будет наш трэльс… рабы, – это слово он произнес, почему-то скривившись. – Так будет. Это справедливо.

Я старался дышать медленно, чувствуя, что сейчас потеряю сознание.

– Согласен? – спросил Эйнар еще раз.

Конунг Олаф взглянул на меня. Что-то сказал по-шведски своему подручному. Я с ужасом понял, что они вот-вот уйдут. И оставят меня здесь, в этом адском кресле.

«Я не вынесу этого, – загорелась отчетливая мысль в моей голове. – Я не хочу умирать так. Я хочу жить. Мне всего семнадцать. Это не позор, то, что я сейчас сделаю. Это не подлость. Это выживание. Понял, ты, сука? Это выживание».

Вряд ли я и сам понимал, с кем говорю, – наверно, сам с собой. Облизав давно прокушенную губу, я скривился от боли, будто собирался заплакать, и тут понял, что и на самом деле плачу. Я опустил глаза и зажмурился от жалости к себе. Черные доски были мокрыми от крови. Слезы текли по щекам, и стереть их я не мог.

– Отпустите, – попросил я чуть слышно. И пошевелил прикованными пальцами.

Король Олаф понял. Он кивнул. А потом равнодушно отвернулся, будто потерял ко мне интерес. И все медлил и медлил, будто вовсе и не собирался прислушиваться к моему бреду.

И я вдруг тихонько завыл, и вправду, как попавший в капкан волчонок. Мои зубы стучали, как от холода, меня всего трясло, шею свело судорогой.

Но тут король, по-прежнему не глядя на меня, произнес несколько слов. Эйнар подошел ко мне вплотную, и я вдохнул исходящий от него густой запах пота и грязной одежды. Зажмурившись, я уже не видел, как он отстегнул кожаные ремни с моих одеревеневших рук и ног. Я даже не пытался подняться. Он поднял меня сам и швырнул на пол, как мешок картошки.

Тогда конунг Олаф повернулся и тяжелой поступью двинулся к выходу. Тюремщик, чуть помедлив, последовал за ним. Лязгнул засов, и шаги за дверью затихли.

А я остался валяться на каменном полу, голый и мокрый. Мышцы понемногу расслаблялись, боль возвращалась, голова раскалывалась. Наконец мне стало настолько хреново, что я… впрочем, не стоит пересказывать, что случилось сразу после этого.

* * *

Кажется, снова была ночь. Никто не входил ко мне, ничьи шаги не нарушали тишины. Что-то шуршало в дальних углах – мыши, думал я. Факелы давно догорели, только в масляном фонаре в самом конце подвала, там, у дверей, еле-еле тлел фитилек, как контрольная лампочка в закрытом до утра супермаркете.

Я вспомнил, как мы с Lynn…

Пожалуй, лучше об этом не вспоминать.

И все же очень хотелось есть. Болела исхлестанная спина. И еще я мало-помалу начинал замерзать в этом подвале.

Голод был даже более мучительным, чем боль. Человек может терпеть боль, но от голода он помрет, думал я. И от жажды он тоже помрет. Есть множество вещей, от которых человек умирает. А вот от предательства никто еще не умирал.

Так что же получается, я – трус?

Когда-то я уже спрашивал себя об этом.

«Не ты, так кто-нибудь другой, – подсказал ответ кто-то внутри. – Героя из тебя не вышло? Забей. Героев в истории подозрительно мало, трупов куда больше, да… Герой – это тот, кому повезет умереть прежде, чем его станут пытать каленым железом».

Я лежал на боку, поджав ноги: в подземелье было свежо, а на мне не было даже футболки. Я заметил, что кольцо на ноге больше мне не досаждает. Ко всему привыкаешь. Даже сидеть на привязи.

Когда во рту становилось совсем сухо, я жевал мокрые опилки.

Так прошло еще несколько часов. Я то проваливался в мутное забытье, то снова просыпался; ничего не менялось. Время от времени мне чудились чьи-то шаги и даже голоса, то тихие, то громкие. Галлюцинации прочно поселились в голове, и я знал, что дальше будет только хуже.

Я не поверил своим глазам, когда язычок пламени в фонаре затрепетал тревожно, и вслед за этим в полной тишине заскрипел засов: шагов по-прежнему не было слышно.

Дверь приоткрылась, но тот, кто стоял за нею, не спешил входить. Будто тоже прислушивался.

Меня охватила паника. Я пополз в темноте туда, где торчало пыточное кресло: зачем? Я не знал. Цепь шуршала в опилках, как змея.

– Я тебя вижу, волк, – произнес Эйнар. – Тихо. Сиди так.

Было похоже, что он пришел босиком. Или, возможно, обмотал башмаки тряпками, чтобы не было слышно шагов.

– Король не дать нам закончить, глупый маленький варг, – сказал он тихо и значительно. – И я здесь снова.