В темноте я видел только его черный силуэт. Может быть, поэтому я не сразу вспомнил, на чем мы остановились. А потом вспомнил и тихонько застонал.

– Страшно? – усмехнулся Эйнар в темноте. – Верно. Надо страшиться Эйнар. Эйнар злой. Ха-ха… вот тебе, волк.

С этими словами он кинул мне что-то. В опилках я нащупал сверток. В нем был грубый ржаной хлеб с копченой свининой. Я вгрызся в этот хлеб, урча и давясь.

В глиняной бутыли, протянутой мне после, нашлось кислое пиво.

– Гут, – Эйнар хлопнул меня по плечу. – Теперь мы говорить.

– Я же все вам рассказал, – прошептал я.

– Да. Помню. И конунг Олаф слышать. Но теперь он не слышать, и ты скажи мне…

Он замолчал и, кажется, даже присел рядом. Да. Я чувствовал его мерзкий запах. Хотя, надо думать, от меня пахло не лучше.

– Теперь скажи мне: ты можешь давать весть Ингвар? Я верно понял?

«Вот оно что», – подумал я.

– Я могу с ним говорить. Есть передатчик на корабле. Через него можно. Если был бы спикер, я бы связался.

– Спикер? – повторил тюремщик. – Это?

Он был неглупым, этот Эйнар. Они все там были сообразительными, в этом бл…деком параллельном прошлом. Иначе как бы он догадался, для чего предназначено маленькое загадочное устройство с цветным дисплеем, помигивающее светодиодом у него на ладони.

Футляр от спикера уже куда-то делся. Возможно, Эйнар подарил его жене вместо кошелька? – подумал я и даже не удержался от усмешки.

– Дай, – сказал я.

Но он не отдал мне спикер.

Вместо этого он нащупал в темноте мое голое плечо и сжал его своей грязной лапищей:

– Золото, – прохрипел он. – Ты хотеть свобода. Я брать золото. Пусть твой отец платить виру. За тебя Ингвар может дать много, так?

Бородач не на шутку волновался. И (я знал) поминутно оглядывался на дверь. Эта смесь трусости и азарта лучше всего прочего выдавала в нем простолюдина. Конунг Олаф вел себя иначе.

Теперь я знал, как с ним разговаривать.

– Золота много, – сказал я уверенно. – Там и монеты, и всякое другое. Алмазы, драгоценные камни. Еще рухлядь. То есть мех.

Не дослушав, он больно схватил меня за ухо:

– Ты не волк, ты маленький лис, Ингварссон. Уже начинай торговать! Не-ет. Рухлядь не нужен: много место в корабль. Камень нужно продавать в Сигтуне или в Упсале, это долго. Я брать золото. Только золото. И оружие. Кто иметь золото и оружие, иметь все.

Напоследок я получил хорошую оплеуху.

– Хватит уже, – зашипел я.

– Гут. Ты понял? Мы говорить твой отец. Никто другой не слышит. Брать твой корабль. Иди в море, встречай твой отец. Он платить виру. Ты свободный. Корабль мне. Это все.

– Прямо сейчас? – спросил я.

Эйнар сердито засопел. Снова встряхнул меня за плечо:

– Ты не спешить. Король Олаф готовит корабли. Еще три дня, я знаю. Мы уйти раньше. Но надо подкупить людей, охрана. Будет ночь, я приду. А ты молчать, молчать, понял? Иначе…

– Я буду молчать, – пообещал я.

– Король Олаф приходи – ты молчать, понял?

– Да.

Тюремщик поднялся на ноги. Постоял, помолчал. Было слышно, как в углу попискивают мыши: унюхали еду, подумал я.

– Да, юный Ингварссон, – начал он снова. – Я вчера видел твой друг.

– Ники? Что с ним?

– Он спрашивал тебя. Ничего больше. Он говорил: если ты умер, он тоже. Смешно. Он прыгал за тобой в море – ты помнишь?

Несколько картин всплыли в моей памяти. И вкус холодной воды во рту. И то, как не хотелось умирать, когда солнце – вон оно, там, высоко, куда уже не вынырнуть, хотя кто-то и тащит тебя за волосы. И как я, кажется, уже был мертв. И как кто-то темный, чей силуэт я видел сквозь закрытые веки, поднял руку, что-то сверкнуло, и мое тело изогнулось и затряслось на мокром песке, как прошитое автоматной очередью уже после смерти, а затем я вскрикнул, и закашлялся, и снова начал дышать.

– Я еще долго говорил с ним, – продолжал меж тем Эйнар, нехорошо усмехаясь. – Тогда он плакал. И еще он говорил: смерть – это один лишь выход. Так он сказал.

Мне стало грустно. Не знаю, почему. Может быть, из-за выпитого пива, а может, и нет.

– Где он? – спросил я. – Я хочу его увидеть.

Тут Эйнар, казалось, смутился.

– После, – отрезал он. – После. Сейчас – молчать.

Так закончился еще один день, а может, ночь в этом проклятом подземелье. Что было дальше? Я плохо помню. Час тянулся за часом. Я бродил на своей цепи, как пес, потом валился на пол и снова вставал, что-то бормотал себе под нос и умолкал. Допил до последней капли пиво, пустую фляжку выбросил. К ней тут же подобрались мыши. Их возня развлекла меня, но ненадолго.

Наконец светильник над дверью помигал и погас совсем. В кромешной тьме я потерял счет времени и вырубился уже всерьез. Мне снилось, что Эйнар снова бьет меня кнутом, неправдоподобно медленно и как-то по-подводному бесшумно, причем я не чувствую боли, а чувствую только горечь и стыд; а суровый король Олаф прямо из воздуха лепит сверкающие шаровые молнии и подвешивает их в пространстве, как шарики на новогодней елке. Один за другим эти шарики летели ко мне, ударялись в лоб и взрывались. Тогда я пытался кричать, но голос мне не повиновался; обмирая от ужаса, я пытался бежать, но и бежать не получалось.

Я очнулся, когда кто-то окликнул меня по имени.

В дверях маячил мой тюремщик с факелом в руке. А в стороне, у стены, стараясь держаться от него как можно дальше, стоял младший ярл Ники. Щурясь от огня, я пригляделся. Ники зачем-то вырядился в спортивный костюмчик викинга-подростка: в куцую кожаную куртку и такие же штаны, узкие и неудобные. Но я не смеялся над ним, нет, не смеялся. В пляшущем свете факела его лицо беспрестанно менялось. Больше он меня не окликал, так и стоял с открытым ртом.

Тогда я тоже встал и сделал несколько шагов. Моя цепь загремела, натянулась, Ники немедленно споткнулся об нее, и я чуть не вывихнул ногу.

– Ты живой, – проговорил Ники. – А этот гад все темнил, темнил…

– Два парень, виру вдвое, – прогудел тюремщик сзади, но никто его не слушал. Я хлопнул Ника по спине, он дернулся от боли: приглядевшись, я понял, что ему досталось не меньше моего. Эта скотина Эйнар умел разговаривать с людьми.

– Ничего, все будет нормально, – зачем-то сказал я Нику.

– Я так не думаю, – ответил он чуть слышно.

– Эй, Ингварссон, ты надеть это, – прервал его Эйнар. Подошел ко мне и протянул ворох каких-то тряпок. Мне тоже досталась кожаная куртка из лоскутков, связанных ремешками, – изрядно потрепанная, – кожаные штаны вместо порванных и полотняная рубашка. Темные пятна на ней мне не очень-то понравились, но выбирать не приходилось.