выдержанный цвет. А ей не нравится. Не нравилось. Она рыжей в детстве была, сейчас она тёмненькая. Точнее сейчас она мертва. Так, всё, не слушай дядю Тёму, он сегодня плохо спал и курнул чутка. Давай отведу тебя в корпус.

Он привёл замёрзшего зверька в раздевалку, пытался передать воспитателям, но девчонка повисла на его дублёнке и орала, если к ней подходили работники интерната.

— Вы уж извините. Она скоро успокоится. С ней бывает такое.

— Ничего. Могу я видеть Надежду Петровну?

Дружный коллектив проводил гостя на второй этаж, в кабинет директора. Тёма постучался и открыл дверь:

— Здравствуйте, я Артемий. Я вам утром звонил.

— Здравствуйте, проходите, мы так рады, сейчас я всё расскажу и покажу, — залилась песней директор детского дома. Тёма её перебил:

— Давайте начнём рассказ вот с этого замечательного создания, — мужчина кивнул в сторону черноглазого тушканчика, прилипшего к его левому запястью. — Сидела, мёрзла в снегу. Без шапки, без варежек, куртка не застёгивается. Хоть бы подошёл кто, помог.

— Ренате? Бог с вами. Она свою шапку в мусорное ведро засунула, молнию сломала, ещё и нянечку укусила. Я пятнадцать минут назад спускалась, уговаривала её вернуться на площадку. Закатила истерику! Зато теперь сидит улыбается, бандитка. — Надежда Петровна всплеснула руками, и Рената зловеще загоготала. Тёма еле сдерживал смех, вспоминая собственные детские выходки. — Вам-то как удалось её из сугроба вытащить?

Кравченко пожал плечами:

— Взял на руки и вытащил. Она не кусалась вроде.

Директор только уселась в кресло, как снова вскочила и хлопнула в ладоши:

— Вот ведь чудеса! Хороший знак, Артемий Викторович. Вы ей понравились.

— Она не разговаривает, верно?

— Ренатусик, пупсик мой, иди вниз, к Марье Палне. У нас тут взрослые разговоры. Вставай с колен. А ну отпусти дядю.

— Да пусть послушает. Мы про тебя только хорошее говорить будем, обещаем.

Уставшая женщина приложила ладонь к виску.

— Какой у вас был вопрос? Ах, да. Разговаривает, но плохо. Лопочет что-то, калякает с нянечкой нашей. С педагогами говорить отказывается. Логопед уж поседел весь от её выходок. Помимо того, что речь не поставлена, она в свои семь лет не умеет читать и писать. Да и ложку в руке еле держит. Ей крайне тяжело даётся изучение нового материала, наблюдаются приступы агрессии, рассеянное внимание. Она ленится, сбегает с занятий, дерётся. И постоянно вот этот дьявольский смех. Он ничуть не похож на веселье. Вы сами слышали. Поначалу она хитро улыбается, затем начинает бегать по комнате, обхватив себя руками, и смеётся, пока это не перерастает в неистовую истерику со слезами и нечеловеческим визгом! Она буквально срывает нам занятия, поскольку подобного рода поведение отвлекает и сбивает с толку нормально развивающихся детей.

— Так, стоп. Как так можно при ребёнке? И почему вы считаете Ренату «ненормальной»? — возмутился мужчина.

— Артемий Викторович, вы знаете, куда приехали. У нас тут не дом ребёнка с годовалыми ангелами без психологических травм и пьющих родителей. Это интернат. Здесь, в этих стенах, всегда тяжёлые случаи. Я вам говорила по телефону. Понимаете, в её деле пока что стоит пометка «лёгкая умственная отсталость», а в начале этого года туда дописали ещё и СДВГ. Не думаю, что с каждым годом диагнозов будет становиться меньше, скорее наоборот. У Ренаты наблюдается некоторая… задержка в развитии. Довольно серьёзная задержка, надо сказать. Наши воспитатели стараются делать всё возможное, но улучшений у девочки пока не наблюдается.

«Интересно, а какой диагноз ты впаяла бы мне, если б меня не забрал Дивановский?» — подумалось Артемию.

— Вы сказали: «Пока что». Следовательно, диагноз неокончательный, — настаивал он. — К тому же задержка в развитии — это понятие довольно размытое и в наше время может означать что угодно. Может, она просто нервничает, или боится чего-то, или пытается своим поведением привлечь к себе внимание?

— Всё может быть, — вздохнула Надежда Петровна. — Разумеется, есть вероятность, что её диагноз окажется неверным, но для этого нужно пройти ряд обследований, следить за динамикой, проводить тесты…

— Я понял, — помрачнел мужчина. — Вы не будете этим заниматься.

— Это не входит в наши обязанности, — голос директора стал заметно строже. — Мы не имеем возможности уделять внимание только одному ребёнку, поймите. Наше дело — удовлетворять витальные потребности детей и предоставлять им возможность ходить в школу, заниматься самообразованием в свободное время. Нам самим не нравится система, в которой мы вынуждены работать, но другого выхода у нас нет.

Последние слова Надежды Петровны окончательно омрачили Тёмино настроение. Он был возмущён до предела. Ренату надо было как-то вытаскивать из этого ада, но Кравченко тут помочь ничем не мог.

— Слушайте, я погорячился с визитом. Мне пора ехать. Спасибо за вашу честность.

— Артемий Викторович, вы только пришли. Оставайтесь! У меня чайник вскипел, вы печенье будете?

— Не стоит. Зря приехал. Мне нужно обдумать ваши слова про диагнозы и прочее. Рената, я пошёл.

Рената не отпускала его.

— Котёнок, я правда тороплюсь.

Девочка раскрыла рот, и потолок задрожал от звериного ора.

— Всё-всё, тихо, я побуду ещё немного. Давай успокоимся. — Тёма виновато посмотрел на директора, та кивнула ему, чтобы он сел к ней за стол. Артемий опустился в кресло и посадил ревущую девочку на колени. Рената посмотрела на странного гостя, покричала ему в лицо три раза, убедилась, что мужчина не злится, и вмиг прекратила скандал. Тёма устроил её голову у себя на груди, стал гладить и целовать во взмокший лоб. Надежда Петровна не без улыбки наблюдала за преображением будущего приёмного отца.

— Дайте угадаю, вы дальше ворот не проходите, когда по интернатам ездите. Минуту-две смотрите сквозь забор и уезжаете. Чего вы так боитесь? Детская травма?

Мужчина встрепенулся:

— Не порите чушь, сударыня. Нет у меня никакой травмы. Хотя про ворота правда.

— Вы тоже росли без родителей, Артемий Викторович? — участливо спросила она.

— Неужто по мне видно?

— У меня опыт работы тридцать лет, — грустно улыбнулась директор. — Я обычно откровенных разговоров с будущими усыновителями не веду. А то так ни одного ребёнка не заберут. Но вам скажу прямо, если разрешаете.

— Я и сам знаю. Отец из меня никакой. Детей я никогда не любил. В интернаты езжу «для галочки», чтобы убедиться, что это не моё. Водку жрать два месяца как бросил. Никому я здесь не помогу. Поэтому и прощаюсь.

— Зачем вы так строги к себе, — покачала головой Надежда Петровна. — Я хотела сказать, что вы герой. Посмотрите, какое волшебство вы творите с детьми. Я уверена, в Ренате вы узнали себя. Многие приёмные родители убеждены, что ЗПР пропадает сама собой, если ребёнка