солнце Америки! Наша медицина – самая мощная в мире. К нам спешат приехать выдающиеся ученые из многих стран, даже из тех, где собственное здравоохранение на очень высоком уровне. И наши ученые близки к решению загадки болезни Альцгеймера. Но надо набраться терпения. Триада, которая нужна нам более всего, – терпение, сострадание и здравый смысл. Что бы ни случилось, мы должны продолжать верить в науку, а не в безосновательные конспирологические фантазии. Конечно, жить с такой болезнью – это ад, но такой же, если не больший ад и для других, которые видят, как уходят в никуда их близкие, наблюдают их медленную духовную гибель и ничем помочь не могут. Да, мы вынуждены изолировать тех немногих, подчеркиваю – очень немногих, за кем необходимо постоянное наблюдение. Мы вынуждены закрыть за ними двери, но тем самым мы закрываем двери для страха. И хочу еще раз вспомнить мудрого Рональда Рейгана – он высказал мысль, к которой я снова и снова возвращаюсь. Чтобы уничтожить свободу, сказал Рональд, достаточно одного поколения. Единственное, что делает нас свободными, – правда.

Селия открыла список избранных контактов и нажала на самую верхнюю строчку – телефон отца. Не исключено, что и он слышал эту речь. В таком случае нельзя оставлять его в одиночестве.

* * *

Доктор Беньямин, или, как к нему обращались в Америке, Бенджамен Лагер, стоял на мостках и смотрел на море. Серое бесконечное небо, черная, маслянистая вода холодного залива Каско.

Тебе не надо было оставаться, повторял он про себя как заклинание. Каждые полчаса. Как будто это не было само собой разумеющимся решением – уехать. До Бостона самое большее два часа спокойной езды.

Два часа… а сколько времени уйдет, чтобы забыть?

Волны с ласковым, почти поцелуйным чмоканьем бьются о деревянные столбы мостков, чуть подальше зачалены несколько катеров и гребных лодок. Красиво, а какие анемоны! Острые, как ланцеты, – рассказывали коллеги Беньямину, словно предлагали ему нырять в ледяную воду.

Он уже послал несколько эсэмэсок жене – как она справляется? как себя чувствует малыш? Беньямину уже начала надоедать его работа – бесконечные командировки. Когда ему позвонили из FDA, он поначалу отказывался – дескать, я не инспектор, я клиницист. Привел массу аргументов, но о главном почему-то промолчал: у них только что родился ребенок. Да не почему-то, а по вполне понятной причине – знал ответ. Скажут: если хочешь отцовский отпуск по уходу за ребенком, возвращайся в Швецию, это у вас там папаши бездельничают, коляски катают, а у нас здесь каждый отвечает за свою работу, и если ты ее не выполняешь, приходится перекладывать на других. Он уже десять лет в США, но по-прежнему опасается такого рода внушений. Нельзя сказать, чтобы ксенофобия была тут так уж распространена, тем более если ты мужчина, врач и по-шведски белокож. Тем не менее несколько раз, когда они с Лизой начинали говорить в кафе по-шведски, слышали комментарий – не в лицо, но с расчетом, чтобы до их ушей дошло. Ехали бы домой, если не хотят учить английский.

Домой… Швеция после стольких лет казалась невероятно далекой, как в перевернутом бинокле. И жизнь в США наладилась как нельзя лучше. Даже решили завести ребенка – пусть получит американское гражданство. И Беньямин почему-то очень этим гордился, это гражданство для него представлялось чем-то вроде ордена Почетного легиона. Не подумайте, он очень любил Швецию, свою страну – образец свободы и прогресса, на которую оглядывался весь мир. Не так уж редко в разговорах о гражданских свободах, гендерной справедливости и равенстве звучала фраза: “А вот в Швеции…” Еще раз: Швецию он любил и скучал по ней, но любовь эта изменила окраску – так тоскуют о потерянной любви или вспоминая какое-то сказочное путешествие, которое никогда в жизни не удастся повторить. Скучал – но без тоски. Сейчас он в Америке, и как же много дала ему эта страна!

Потому он и согласился на эту командировку. Смешанное чувство долга и благодарности. Тем более то, что для такого важного задания выбрали именно его, лестно, вдохновляет и дает все основания для гордости, не говоря уже о деньгах – условия более чем щедрые. Лишние деньги, особенно сейчас, не помешают.

Но как бы он себя ни уговаривал, получалось плохо. Новорожденный ребенок… Как Лиза справится? Он и так пропадает на работе чуть ли не сутками, а теперь вообще оставляет ее в Бостоне одну с младенцем на руках. С другой стороны, шесть месяцев – и больше чем сто тысяч долларов сверх обычной зарплаты, разве игра не стоит свеч? Не стоит, подсказывал внутренний голос. Лиза, как всегда, права. Ты никогда не умел расставлять приоритеты.

В предоставленном ему кабинете он с удивлением обнаружил в ящике стола пистолет. Беньямин старался на него вообще не смотреть. Пробовал протестовать – зачем ему оружие? Защищаться от этих дышащих на ладан стариков? Не в этом дело, сказали ему. Есть перечень мер безопасности, и вы обязаны им следовать.

Портлендский медицинский центр на две тысячи коек. Пока пустой, каждый шаг отдается гулким эхом. Не зря его все время тянет к воде – даже само здание навевает тоску. Построили наспех, незадолго до конца войны, без всяких архитектурных затей. Семь этажей, вроде бы вполне человечные пропорции, а все равно выглядит как недостроенный небоскреб. Примитивность напоминает шведские дома так называемой миллионной программы, проведенной социал-демократами в жизнь после Второй мировой, когда небывалый экономический взрыв заставил забыть об эстетике. Тогда во всей Европе Швеция осталась единственной страной, полностью сохранившей промышленный потенциал, а потребность в строительных материалах, металле, машинах, станках в разрушенных странах была гигантской. Впрочем, квартиры в этих некрасивых домах были просторны и великолепно спланированы.

И здесь то же ощущение – неуклюжий параллелепипед светлого кирпича настолько не гармонировал с уютным приморским Портлендом, что Беньямин каждый раз морщился.

С другой стороны, идеальное место, чтобы быстро изолировать две тысячи человек. Немногих больных спешно перевели в госпиталь Мэн Медикал, и все огромное здание было к услугам Беньямина – Беньямина и двух тысяч несчастных добровольцев, согласившихся принять участие в эксперименте. В этом депрессивном здании сами стены все еще пахнут войной. И не просто войной, а проигранной войной, хотя это и не так. Такой запах можно уловить в любой больнице – клинически чистый запах смерти.

Пациентов должны доставить до конца мая. Потом шесть месяцев наблюдения. План прост как репа. Очень по-американски. Всех запереть. Решение примитивное и, по мнению Беньямина, глуповатое. Они рассуждают как дети: зажмурился – и