Забегая вперед, скажу, что одна из моих главных ошибок заключалась в том, что я пришел в КГБ без своей команды, без большой группы преданных делу единомышленников. Я переоценил свои силы. Без команды перевернуть эту махину, называемую КГБ, оказалось невозможно.

Несколько кадровых перестановок было связано с результатами расследования действий должностных лиц КГБ в период антиконституционного переворота. Приказом от сентября я отстранил от руководства работой ведомственной комиссии Титова и назначил ее председателем Олейникова, а заместителем – начальника Инспекторского управления И. Межакова, исключительно активного, с обостренным чувством справедливости человека. Всем подразделениям было предписано оказать всеобъемлющее содействие в проведении расследования, предоставлении необходимых материалов.

Комиссия Олейникова работала в тесном контакте с Государственной комиссией по расследованию деятельности органов КГБ, куда помимо Степашина входили многие известные народные депутаты СССР и РСФСР – С. Станкевич, Ю. Рыжов, К. Лубенченко. Государственная комиссия имела поручение президента СССР в срок до 26 октября 1991 года представить заключение о роли органов госбезопасности в перевороте. Мое положение было сложнее. Необходимо было прекращать и без того затянувшуюся кадровую неопределенность.

Ведомственная комиссия закончила свою работу 25 сентября, и я подписал приказ по результатам служебного расследования.

Должен сознаться, принимая решения по результатам расследования, я проявил известный либерализм. Комиссия предлагала уволить большее количество людей, чем я реально уволил. Тринадцать человек ограничились указаниями на «проявленную политическую незрелость и недальновидность в действиях по выполнению распоряжений вышестоящих начальников, способствовавших деятельности путчистов». Руководствовался я при этом вовсе не стремлением выгородить «заговорщиков», а желанием избежать формального подхода, индивидуально, внимательно разобраться с каждым человеком, кто, как мне казалось, в большей степени был жертвой обстоятельств, а не собственных убеждений.

Кадровые перетряски на этом в основном закончились. Работу следовало продолжать, но на первый план вышли вопросы уже иного уровня – организация и проведение всего комплекса реформ системы органов безопасности страны.

Не могу сказать, что уже с первого дня, как я обосновался в кабинете на Лубянке, у меня существовала стройная, законченная концепция реформы Комитета госбезопасности, хотя понимание общей направленности перемен, конечно, было. Детали отшлифовывались постепенно. В многочасовых встречах с сотрудниками комитета всех уровней. В ходе совещаний с руководителями КГБ республик. В беседах с представителями комиссии Степашина. В разговорах с видными государственными и общественными деятелями, представителями спецслужб зарубежных стран.

Мой вариант был вариантом реформ, а не разрушения.

Конечно, любая реформа служб безопасности в идеале должна была базироваться на новой концепции безопасности Союза и суверенных республик. То есть теоретически структура и функции спецслужб должны органично вытекать из тех потребностей в обеспечении безопасности, которые сформулированы на уровне высшего политического руководства. Одна из наших бед, к сожалению, далеко не единственная, заключалась в том, что такой концепции у лидеров СССР и республик в тот период просто не было. Различные проекты, которые готовились группами экспертов в недрах Совета безопасности или Верховного Совета СССР, отвергались другими группами экспертов. А главное – отвергались временем, опровергались стремительными изменениями в политической обстановке, прежде всего – во взаимоотношениях центра и республик.

Таким образом, реформа КГБ не укладывалась в рамки какого-либо четкого «государственного заказа» с союзного или российского политического олимпа. Таких рамок просто не было.

В первые дни пребывания в КГБ я дал поручение аналитическим подразделениям разработать проект собственной концепции, отражающей видение параметров безопасности в совершенно новой внутри– и внешнеполитической обстановке. Но работа эта затянулась. Действовать приходилось исходя из собственного понимания, опираясь прежде всего на советы профессионалов.

На протяжении десятилетий руководство СССР исходило из того, что для решения проблем безопасности необходимо гарантировать страну от угрозы извне, обеспечить единомыслие в обществе, и проявляло готовность заплатить любую цену для решения этих задач. Понятие «государственная безопасность», официально появившееся в 1934 году, отражало господствующую точку зрения 2 о приоритете государства над интересами общества и правами отдельной личности. В результате главную угрозу обществу создавал выход государства за рамки своих функций, когда оно вмешивалось в личную жизнь человека. Но что это составляет угрозу, не могло даже в голову прийти органам ГБ, озабоченным все большим и большим расширением контроля над людьми и поиском доказательств, все более коварных «происков империализма».

Однако коренные преобразования в стране и мире ставили задачу переосмысления самого подхода к проблемам безопасности. Демократизация требовала создания качественно новых отношений в триаде государство-общество-личность, где именно человек должен занять центральное место. Главные цели концепции безопасности я видел в том, чтобы гарантировать неотъемлемые права и свободы граждан, в том числе от посягательств со стороны самого государства, обеспечить максимально возможную неуязвимость общества к внутренним конфликтам и кризисам, защитить суверенитет Союза и образующих его республик, создать возможности для отслеживания ситуации в зонах их интересов на мировой арене.

Эти самые общие установки обусловливали логику реформы Комитета госбезопасности. КГБ, а точнее, то, что от него предполагалось оставить, должен был стать инструментом поддержания стабильности в демократическом обществе и мире.

Отсюда вытекали основные принципы реформы:

1. Дезинтеграция. Раздробление КГБ на ряд самостоятельных ведомств и лишение его монополии на все виды деятельности, связанные с обеспечением безопасности. Разорвать комитет на части, которые, находясь в прямом подчинении главе государства, уравновешивали бы друг друга, конкурировали друг с другом, – это уже значило усилить общественную безопасность, ликвидировать бренд КГБ как КГБ.

2. Децентрализация или вертикальная дезинтеграция. Предоставление полной самостоятельности республиканским органам безопасности в сочетании с главным образом координирующей и в относительно небольшой степени оперативной работой межреспубликанских структур. Это определялось не столько моей волей, сколько вовсю идущими процессами «размежевания» республик Союза. (Неужели кто-то мог надеяться, что Л. Кравчук потерпит у себя в Киеве подчиненный Москве, центру КГБ Украины?)

3. Обеспечение законности и безусловное соблюдение прав и свобод человека в деятельности спецслужб. (Комментарии здесь, наверное, не нужны.)

4. Деидеологизация, преодоление традиций чекизма. Избавление от сомнительной славы ведомства как карающего меча партии, организации всеобщего политического сыска и тотальной слежки.