В виски колотилась мысль, что это просто вот такая забавная игра. Спасение от скуки избалованного хитанца.

– Вы уже в нее впутались по самые красные ушки, Эйвелин.

– Выпутаюсь, не сомневайтесь, – дернула плечом, скидывая с него согревающую ладонь.

– Правда? А мне показалось, сир Райс доступно объяснил, что темный дар вернуть не получится…

– Дело вовсе не в даре! – запыхтела сердито, оборачиваясь к столичному выскочке.

Да я про те фиолетовые ниточки и самопроизвольно разгорающиеся руны уже и забыть успела. Так меня закрутило в водовороте «новостей» от сира Рэдхэйвена и моего папеньки.

Пробудившийся темный дар стал казаться сущей ерундой, не стоящей и капли моего внимания. Его я могу забыть. Им я могу не пользоваться. А вот о рабском контракте и разнообразных смыслах мне позабыть не дадут.

– Да, не в даре, – подтвердил Даннтиэль. – Хочу утвердить свое право собственности, уж коль мистер Диккинс скачет внизу в зеленом.

– «Собственности»! – повторила зло. Он намеренно меня выводит из себя? Так я уже близка к тому, чтобы снова начать царапаться. – У меня есть платье, сир. И есть спутник на этот вечер. Я держу слово и не меняю планов в последний момент. Это моя, вирра вас задери, зона комфорта!

– Вы пойдете в этом, мисс Ламберт, – он рывком привлек меня к себе за талию, просунул руку под волосы на затылке и требовательно потянул застежку вниз. Зашептал сбивчиво в ухо: – Или сама переоденешься, или я тебя переодену, Эйвелин… Но тогда не факт, что мы с тобой доберемся до бала. Можешь сама просчитать вероятность…

– Вы что, ради линялого гхарра, имеете в виду? – вскинула на него напряженный взгляд и уперлась ладонями в варховы эполеты. Красивые такие, украшенные по краю желтыми драгоценными камешками.

И сам он – глянцевый, лощеный, ухоженный, белозубый, с аккуратной короткой щетиной… Одним словом – столичный сноб, фаворит Ее Величества. Вне всяких сомнений, королева знает толк в привлекательных мужчинах.

– Что вам лучше переодеться без моего участия, – со свистящим выдохом он отпихнул меня от себя и сделал шаг к двери. – Вам необязательно ходить со мной за руку и изображать пару, но платье вы наденете черное.

– В цвет вашей жуткой ауры? Или как символ нашего грядущего «счастливого» супружества? – профыркала, по-новому приглядываясь к траурной ткани.

Если вдуматься, она полностью передавала разъедающие грудь эмоции. Овдоветь хотелось уже сейчас, не дожидаясь свадьбы. В голове прокручивалось с десяток способов, как это можно устроить.

– Это цвета моего рода, Эйвелин, – проворчал мерзавец. – Будете спорить – пойдете на бал еще и с рогами. Зелеными, раз вам так нравится.

– Ну, замечательно! – всплеснула руками, когда дверь с оглушительным треском захлопнулась, оставив нас в Фиджем недоумевать.

– Надевай, Эйфф. Этот больнее кусается, – посоветовал мизаур, выглядывая из-под покрывала. – И если ослушаешься, первой он укусит не тебя.

– Ты слишком мудрый для лопоухого недоразумения, – обреченно завалилась на кровать и притянула к себе коробку.

Рэдхэйвен не всегда носил черные тона. Я его и в белой рубашке видела, и в темно-синем плаще… Но сейчас каждый завиток на платье истошно кричал, что наши вещи из одного комплекта. И пошиты, скорее всего, в одном магическом ателье. В Хитане.

Оставалась надежда, что главные сплетницы академии не допустят и мысли, что Рэдхэйвен зачем-то купил мне платье. На благотворителя он похож так же, как я – на Ее Величество. Глянешь на эту самовлюбленную загорелую физиономию – и прямо пятой точкой ощущаешь, как он «жаждет» помогать другим.

Сколько шансов, что все поверят в нелепое совпадение? Что мисс Ламберт случайно пришила на черный лиф те же желтые камешки, что мастер Рэдхэйвен – на свои эполеты? Со всеми бывает! Натурально.

***

Мышцы моей спины были так натянуты под черной тканью, что еще немного – и судорогой сведет. Прерывисто выдохнув, я заставила себя спуститься с последней ступеньки.

Весь путь вниз убеждала себя, что ничего кошмарного не случилось. Это просто платье. Черное, зеленое – какая, к Варху, разница? А к Рэдхэйвену недощипанному я и на прыжок гхарра за весь вечер не подойду.

Имелась только одна серьезная проблема. Она как раз выплывала всеми своими выдающимися плечами из входной двери, изрядно подмороженная и вполне себе голема напоминающая.

– Эв?.. – взгляд Диккинса обвиняюще сполз с моего белого лица на расшитый золотом корсаж. – Зеленое. Мы говорили про зеленое.

Парень растер раскрасневшееся на морозе лицо и пригладил пятерней взлохмаченную светлую копну.

– У меня было зеленое, просто оно… – кончики ушей предательски закололо. Проклятье! – Я переоделась в последний момент.

– Ох, держите мои перышки… Хитанский фасон, Ламберт! Откуда достала? – бесцеремонно разглядывала меня Элодия, такая же красная и лохматая, как Вейн.

– Из коробки, – пожала плечами, подходя к Диккинсу и поправляя на нем сбившийся пиджак. Добавила шепотом, сунув нос ему под мокрые пряди: – У Рисски пары нет, и я подумала… Подумала, что ты поймешь.

Губы Вейна напряженно сжались, ноздри опасно раздулись. Ни гхарра он меня не понял, а врать не хотелось. И правду говорить не хотелось. Даже на бал идти уже не хотелось.

– Струсила – так и скажи, Эв, – прохрипел он в мое ухо и попытался улыбнуться. – В этот раз все не так, как раньше, верно, крикетка?

– Мне нравилось, как раньше. Не люблю перемены.

– Брось. Тебе же было приятно на полигоне? – он упрямо придерживал за локоть, не давая отстраниться.

А я зачем-то вспомнила об одном хитанце с раздутым эго. С которым мне было со всех сторон решительно неприятно! Но благодаря «разнообразным смыслам», ему по договору положенным, он теперь вообще не покидал мою голову. То есть совсем, даже на минуту. Влезал в нее и во время снов, и в период бодрствования.

А сейчас из-за черно-золотого платья, сидевшего на мне как влитое, казалось, что сам Рэдхэйвен вязкой тенью впитался в ткань. Забрался мне под кожу и наблюдает оттуда, как я с Диккинсом улаживаю «личные проблемы».

– Ээээв?

– Мгум, – сглотнула, припоминая полигон.

Холодная лужа, тварь с щупальцами, непрошенный дар, леденящий подмышки ужас… и вот это все. Забудешь тут.

– И дальше будет приятно, – заверил Вейн, но я давно потеряла нить беседы. – Чего ты дергаешься,