— Только ты одна способна находить столько неприятностей, Астрид.

Хотела возмутиться, как услышала возню за спиной, и в сауну вошла Этна, дрожа от холода и слёз. Я вдруг поняла, что позабыла обо всех тревогах рядом с Эймундом, и в глубине души была благодарна: за столь короткое время ему удалось стать гаванью спокойствия и надёжности. Лоб предательски вспыхнул от поцелуя, будто подбадривая, но я запрещала себе подобные мысли в такой час.

Поклонившись, Эймунд вышел, оставляя нас с Этной наедине. Будто кукла, тир устало опустилась на скамью и протянула свёрток с чистой и тёплой шерстяной одеждой. Цветом траура и скорби в Риваланде считался чёрный, а потому меня ждало закрытое тёмное платье и высокие чулки с ботинками к нему. Умывшись, переоделась и обняла тир, которая перестала плакать.

— Тьодбьёрг начала читать молитвы вместе с годи, чтобы душа господина попала в Вальгаллу, — прошептала она. — Такой сильный и храбрый воин достоин чертога Одина или Фрейи, но никак не Хельхейма, Астрид. Господин всегда роптал за справедливость и был достойным мужем, братом и отцом. Валькирии должны явиться по его душу.

Слышала ли тогда Этна мои слова или нет — я не знала. Но говорить сейчас, что в Вальгаллу и Фолькванг попадали только те, кто встретил смерть на поле битвы, а не на кровати, умирая от ран, было бы слишком жестоко.

Следующие несколько дней были заняты подготовкой к похоронам. Тело Дьярви переместили во временную могилу во дворе Храма, подле которой каждый годи читал молитвы. Тем временем Этна ткала новые одежды, пока Вальгард вместе с отрядом вызвавшихся хускарлов чинили отцовский драккар, который вытащили на берег недалеко от местного кладбища с многочисленными холмиками и парой курганов, являющихся могилами. Различались они по статусу: чем выше, тем богаче человек. Я вместе с остальными трэллами перебирала вещи хэрсира и готовила дары для перехода в загробный мир. И когда вышел срок, тело умершего вновь выкопали из ямы, омыли, переодели и остригли ногти, чтобы Хель не могла сделать из них свой корабль, если всё же душа его попадала в её владения. Под песни вёльвы Дьярви уложили на кровать на его излюбленном драккаре и обложили шкурами убитых им животных и его мечами, а в руки вложили боевой топор. На резных тарелках преподнесли различную еду и в высоких кружках эль, а после разложили подношения: зарубили трёх петухов, козу и коня, что жил у нас. Я рыдала, видя, как бедное животное увели хускарлы, чтобы потом загнать его до смерти на поле — жестокая смерть, ведь никто не обязан умирать вместе с Дьярви. Боялась я и за Этну, которая могла ринуться следом за господином и попросить принести её в жертву, однако никто из трэллов не решил последовать за хэрсиром и негласно признали новым хозяином Вальгарда.

Когда подношения были отданы, пришло время прощаться: по очередности каждый желающий поднимался на деревянный помост и шептал слова, желая обрести мир в чертогах воинов, молились о благополучии и просили прощения, а после подходили ко мне и Вальгарду, кланяясь. Облачённые в чёрное, мы стояли у драккара, а рядом с нами был конунг Харальд, принимая соболезнования и не позволяя никому задерживаться или болтать лишнего. Идэ, вечно кичившаяся и кричащая о любви к младшему брату, устроила истерику, зарыдав у тела Дьярви, и громко обращалась к Хель, спрашивая, почему она так жестока, раз забирает лучших. Харальд едва кивнул двум воинам, и те быстро увели тётку, которая тут же успокоилась и утёрла лживые слёзы.

Последними поднимались мы трое вместе с Тьодбьёрг, прощаясь и даря последние дары: лук и стрелы, новый меч и амулет с молотом Тора и цветы. Глядя на серое лицо Дьярви, невольно вспомнила его глаза, полные ненависти: он так и не смог меня принять и простить.

Никто из слуг и прочих людей, которыми полнился дом в день смерти Дьярви, не вздумал меня осуждать и обвинять в произошедшем, решив, что «она просто испугалась и не вынесла утраты». Однако было понятно, что подобные речи появились только благодаря Вальгарду, который не допускал слухов о нашей семье. Но самое главное — он верил мне, а не обвинениям Дьярви.

Спускаясь с помоста, почувствовала пристальный взгляд и повернулась в сторону: Лив глядела прямо на нас, а на глазах её сияли слёзы. Пару дней назад я решилась навестить её и поддержать, и просидела с ней до глубокой ночи, утешая и опаивая ромашковым отваром. Её отец, Бьёрн, предпочёл топить горе в эле вместе с друзьями и случайными знакомыми, рыдая на груди рыбацких девок и оставляя дочь в одиночестве принимать горечь потери. И пускай я не переносила Сигрид, мне было жаль Лив, которая не смогла даже попрощаться с матерью, тело которой сгорело в огне на дальнем берегу.

Спустившись, хускарлы подали нам зажжённые факелы, и по одному мы бросили их в приготовленный костёр под драккаром. В Риваланде верили, чем выше дым достигнет небес, тем вероятнее мертвец окажется в чертогах богов. И пускай мы с Вальгардом давно приняли, что Дьярви окажется в Хельхейме, радовало одно — он будет рядом с Гердой.

После похорон жизнь завертелась будто в ускоренном ритме: конунг принялся расследовать произошедшее в землях клана Змея. К тому времени как раз успел вернуться Рефил, которому было положено затем отправиться на острова, чтобы разобраться с произошедшим, как шептались сплетники. Вальгард же ждал возвращения хирдмана по другой причине: ему крайне необходимо было понять, готовился ли заговор против Харальда или нет. И, получив ответ, брат вернулся домой растерянным, а позже признался, что Рефил действительно видел подозрительных людей, неожиданно обитавших подле Тролльтинд. Конечно, осведомлённость Вальгарда пробудила у хирдмана любопытство, и он стал требовать ответов.

— Отца нет в живых, и неизвестно, что сейчас будет со всеми его заговорами, интригами и торговлей, — рассуждал Вальгард, сидя дома и покручивая в руках нож. — Перед смертью конунг о чём-то беседовал с отцом, однако не уверен, отвечал ли он — хэрсир был слишком слаб. Думаю, что Харальд подозревал, но отказывался верить. Братья ведь и прочая ересь.

Он злился и, кажется, винил себя, что не предупредил и не рассказал ни о чём. А ещё корил себя, что не стал просить и уговаривать Дьярви и Сигрид остаться, хоть и знал про мой пророческий кошмар.

— И что ты думаешь делать? — спросил Эймунд. На более личное и доверительное общение они перешли за десять дней скорби. Колдун постоянно был рядом, опаивая трэллов успокоительными