внезапно появляется хозяин здания, доход с десмондов получает сам, карманную банду выносит в ноль, да еще и не ведется на прелести Сильвии. Хотя с последним, решил граф, он несколько погорячился, потому что не поведись дон на обаяние Ортис де Сарате, его не удалось бы захватить по дороге из ее дома. Изменило бы это судьбу старшего принца? Кто знает. Иной раз сущая мелочь способна полностью перевернуть жизнь.

Поэтому и по второму пункту начальник Тайной канцелярии Гравиды испытывал определенные сомнения. Чтобы мибийский придворный чародей поехал в захолустье жрать клубни растения, привезенного из Сангрелара? Нет, Лара не сомневался в том, что Карраскилья может потреблять любую гадость, если та способствует притоку чародейской энергии. Но сомневался в том, что для этого чародей поедет дальше столичного рынка, торгующего чародейскими травками. Значит, причина была не в этих клубнях, а в тех документах, что придворный маг забрал из башни. Важны были эти документы для Гравиды или нет, чародей не знал. Более того, он не понимал, что такого важного могло быть у мелкого провинциального дворянчика. Или не такого уж мелкого, если к нему ездили и Оливарес, и Карраскилья, а не сам он оббивал пороги столь значимых чародеев?

Эти непонимания Лару беспокоили, но не сильно. Потому что не верил он в то, что ученик Оливареса выжил, а значит, все связанные с ним непонятки можно было забыть. Как, впрочем, не сильно верил и в то, что выжила донна Болуарте. Слухи о том, что она где-то в Мибии, скорее всего, запущены неизвестным игроком, желающим привлечь на свою сторону дона Болуарте, потому что в противном случае девушку бы уже предъявили общественности, как доказательство злокозненности гравидийских властей. Старшего Болуарте он на всякий случай взял под стражу, хотя прекрасно понимал, что отпустить придется. Или притягивать обвинения за уши, что могло не понравиться остальным аристократам. Болуарте не любили, но урон дворянской вольности не потерпели бы.

А ситуация сейчас сложилась, интересная что в Мибии, что в Гравиде, способствующая объединению стран, о чем Лара намекнул своему правителю, а тот задумался. Потому что король Мибии не сможет получить наследника после всех этих пертурбаций с собственным здоровьем, но вряд ли ему нравится мысль, что после его смерти страну поглотит Кейтар. В конце концов, когда-то Гравида и Мибия были одной страной, так почему не провести ритуал, позволяющий ее опять объединить? И тогда в истории Фернандо Пятый и Рамон Третий останутся не жалкими неудачниками, просравшими свои страны, а получат титул «Объединитель». Конечно, Охеде и Карраскилье такой расклад не понравится, потому что оставит их за бортом плывущего в светлое будущее судна, поэтому нужно все провернуть так, чтобы они даже не догадывались до того момента, как станет поздно.

В дверь постучали, прервав размышления.

— Войдите, — отрывисто бросил граф.

В кабинет торжественно вошел слуга с подносом. На подносе стояла одна-единственная тарелка, накрытая куполом серебряной крышки-клоша.

— Все как вы приказали, дон, — подобострастно кланяясь, сказал слуга. — Клубень почищен и порезан на ломтики.

Он поставил перед графом тарелку и снял с нее крышку. Ломтики, уже начавшие чернеть, выглядели неаппетитно, но Лара мужественно взял один, положил в рот и захрустел.

— Вкус неприятный, — резюмировал он, сморщившись от желания выплюнуть. — Но не отвратительный. Вовсе не отвратительный. Есть можно. Узнать бы теперь, как правильно употреблять этот клубень, чтобы получить от него максимальную пользу.

Глава 24

О нашей ненормальности Оливарес долго не думал. Чем дольше жарилась картошка, тем заинтересованней водил он своим носом в сторону сковороды и тем сильнее на его лице проступала уверенность, что с одного раза привыкания не возникнет и вообще проклятийники к наркотикам устойчивы. Только этим мог я объяснить то, что когда Серхио и Исабель придвинулись ко мне с тарелками, Оливарес небрежно бросил:

— Алехандро, положи-ка и мне на пробу.

— Дон Оливарес — ахнула Хосефа, — вы что? Не ешьте, даже самую малость не ешьте, потом не сможете отказаться. У этой дряни и запах ядовитый. Я сама с трудом удерживаюсь, чтобы не попросить и себе.

Она всхлипнула и приложила полотенце к груди, воображая себя не иначе как в наркоманском притоне с жесткими наркотиками, привыкание к которым происходит с первой дозы, а отсутствие ведет к жесткой ломке. Вон как Исабель вожделенно смотрит в мою сковородку — я бы тоже решил, что у нее зависимость.

— Так, может, и удерживаться не надо? — буркнул Оливарес.

— Надо, надо, — не согласился я. — И вы, дон Уго, десять раз подумайте, прежде чем пробовать. Вдруг тоже не сможете потом отказаться.

— Я уже стар. Мне впору жалеть не о том, что я попробовал, а о том, чего не удалось. Так что не спорь и отложи мне четвертую часть.

Слишком часто стал Оливарес диктовать, что мне делать. Того убей, этим поделись. Не учитель, а нахлебник. Живет у меня, питается за мой счет, а теперь еще и картошку собирается сожрать.

— Пятую, — вскинулся Шарик. — Опять обо мне забываете.

— Тебе полной порции слишком много.

— Я про запас.

— Остывшая жареная картошка — это извращение.

— Извращение — это лишать меня законной порции.

В результате наш спор закончился тем, что Шарик самовольно схватил передними четырьмя ламами столько, сколько смог утащить, и невзирая на то что еда была очень горячей, споро потащился с ней куда-то из кухни, опасаясь, что отнимут. Я бы на его месте тоже опасался — проводили его взглядами, далекими от приязни. Но у ками вряд ли уже можно было что-то отнять, а вот у меня… Оливарес прокашлялся, привлекая к себе внимание.

— Дон Оливарес, — всхлипнула Хосефа, — вы смотрите, что и тварь божия теперь зависима от этой дряни. Вон, удержу не имеет. Воспитание отказывает.

Оливарес ее выступление проигнорировал.

— Может, не стоит рисковать, дон Оливарес? — намекнул теперь уже я.

— Стоит.

— А если вам не понравится?

— Разделю оставшееся между вами тремя.

Он опять дернул носом, и я с полнейшей предопределенностью понял: не разделит, сожрет сам. Очень уж выразительно дергался нос у проклятийника, когда до него доносился божественный аромат жареной картошки, которую я помешивать не забывал, потому что пригоревшая картошка — издевательство над желудком.

Уговорить Оливареса не удалось. Под причитания Хосефы он проверил свою порцию чарами и возвестил, что к этому блюду зависимости не возникает. Служанку это не убедило, потому что она уже уверилась в обратном. Так и стояла все время немым укором, глотая слезы, пока проклятийник медитировал над тарелкой. Наконец он решился и положил