о том, что это все-таки может произойти, у меня перехватывает горло, и я не могу подавить растущую панику. Я ведь уже сказала им все, что хотела сказать!

«Нет, не все», – напоминает назойливый голосок у меня в голове.

Адам вбил себе в голову, что я обязательно должна пойти в полицию и честно рассказать обо всем, что знаю. Вчера я ушла от него незадолго до пяти, пообещав, что свяжусь с констеблем Купер – почему-то кажется, что она проявит наибольшее сочувствие, несмотря на ее ледяную внешность. Не потому, что она женщина – хотя, надеюсь, по этой причине может с бо́льшим пониманием отнестись к моим словам, – а из-за того, что сама ее манера задавать вопросы до сих пор внушала мне определенное доверие. Во всяком случае, я доверяю ей больше, чем Мэннингу. Доведись мне в чем-нибудь признаться, то Имоджен Купер была бы как раз тем человеком, перед которым я облегчила бы душу. А принимая во внимание Адама, ничего другого мне не остается.

Нынешним утром я чувствую себя совершенно подавленной. Инцидент с плевком наверняка был лишь каплей в море по сравнению с тем, что теперь мне приходится ожидать. А когда начнется суд, будет еще хуже. Останутся ли у меня к тому времени хоть какие-то друзья? Сохранит ли Адам желание и дальше поддерживать меня? Где-то в глубине души я понимаю, что он прав насчет обращения в полицию – мне просто страшно. У них явно возникнут подозрения, почему это я не поделилась с ними этой информацией раньше. Из того, что я им говорила до сих пор, брак у нас с Томом просто идеальный, а он – образцовый муж и отец.

Поверят ли они моим доводам относительно того, почему теперь я рассказываю им совсем другую историю?

* * *

Журналисты опять толкутся на улице, когда я выхожу за порог своего дома вместе с Поппи. Одни кричат, пытаясь привлечь мое внимание, другие лезут мне прямо в лицо, засыпая меня вопросами. Хватаю Поппи за руку и тащу ее сквозь них, не произнося ни слова. Я уже дала дочке лучшее объяснение касательно того, почему эти люди разбили лагерь возле нашего дома, задают так много вопросов, следят за нами и фотографируют – какое только смогла выдумать. Сказала ей, что это касается ее отца – мол, что-то произошло у него на работе в Лондоне, и этих людей оно очень заинтересовало. Поппи спросила, хорошо ли он поступил, и я была очень близка к тому, чтобы тут же сломаться. Но все-таки взяла себя в руки и соврала ей еще раз. Сказала, что он сделал кое-что очень значимое. Впрочем, на самом деле это не такая уж большая ложь: по-моему, убить кого-то – тоже в некотором роде значимый поступок.

До самого садика нас не провожают – эта граница, похоже, исправно соблюдается благодаря вчерашнему вмешательству Адама.

Вспоминаю о вчерашнем почти поцелуе, и сердце бешено трепыхается в груди. После этого было несколько минут неловкости – ни один из нас не знал, что сделать или что сказать. Мы оба, похоже, осознали, насколько близки были к тому, чтобы сделать огромный шаг в неизвестность – пересечь границу обычной дружбы. Адам отреагировал, пробормотав извинения – сказав, что ему стыдно за то, что он воспользовался моей уязвимостью. Я, естественно, принялась решительно отрицать, что это так, заверив, что наши с Томом отношения дали трещину еще задолго до наступления текущих событий. Он вроде немного расслабился, услышав от меня, что я давно дожидалась, когда же правда выйдет наружу – когда Тома наконец арестуют. Я хотела, чтобы Адам знал, что он никоим образом не воспользовался этим.

Интересно, как отныне мы с ним будем общаться? Что-то произойдет между нами? Куда это нас дальше заведет, можно только гадать, но Адам волен делать все, что ему заблагорассудится, а вот я – нет. Я по-прежнему замужняя женщина. Возможно, придется что-то в связи с этим предпринять.

Крадусь обратно к коттеджу окольными улочками и перелезаю через стену, чтобы остаться незамеченной. Благополучно оказавшись внутри, звоню в «Мур энд Уэллс» и прошу разрешения поговорить с Джимми. Я знаю, что он вряд ли на месте, поскольку Александер сказал, что Джимми до сегодняшнего дня в отпуске, так что он наверняка не выйдет на работу до понедельника. Но все же надеюсь разжиться номером его мобильного телефона у кого-нибудь из его коллег.

От меня требуется весь мой талант убеждения, но в конце концов мне дают его номер, и я разговариваю с ним.

– Джимми, прошу прощения за беспокойство. Я знаю, что вы только что вернулись из отпуска. Это Бет Хардкасл, жена Тома…

– Вообще-то я еще не вернулся. У меня есть еще два выходных.

– О, э-э… Еще раз простите. Может, позвонить вам как-нибудь в другой раз?

Колеблюсь – на самом деле я не могу больше ждать, но и не хочу раздражать этого человека.

– Алекс сказал, что вы заходили в офис, задавали вопросы…

Его настрой меняется – он сразу уходит в оборону. Интересно, почему Александер рассказал ему об этом? Но, во всяком случае, Джимми еще не бросил трубку, и это хороший знак. Мне нужно облегчить этот разговор, если я хочу чего-то от него добиться.

– Да, я и вправду недавно забегала в офис, надеясь застать кого-нибудь из приятелей Тома. Это были такие травмирующие две недели, что я просто не знала, к кому еще обратиться. – Давлю на жалость, стараясь, чтобы мой голос звучал слабо и слезливо. – Вообще-то Том рассказывал мне в основном о вас, Джимми. По-моему, вы единственный, с кем у него в банке сложились по-настоящему дружеские отношения.

Знаю, что это не совсем так, но, может, если я потешу самолюбие этого парня, он будет только рад мне открыться.

– Послушайте, я и в самом деле очень сожалею о том, что произошло. Просто не могу поверить, что они притянули Тома к делу об этой пропавшей женщине. С чего это у них такая уверенность, что она вообще убита? Это просто безумие. Но я не думаю, что могу чем-то помочь его делу, Бет. Мне очень жаль.

Его голос звучит так, будто он собирается свернуть разговор. Нужно как-то заставить его продолжать говорить.

– Я все понимаю, Джимми. Я просто надеялась заполнить кое-какие пробелы и выяснить, что его беспокоило, прежде чем все это завертелось. Он какое-то время был сам не свой, и я волнуюсь, что могло случиться что-то такое…

– Что вы имеете в виду?