— одна горечь! Но в месяце ведь половина дней темные, а дни другой половины — светлые. Есть еще сила в руках, на поясах у нас мечи…

— Так что же делать?

Они посмотрели друг на друга — властелин и нукер, воин и воин. И Бабур сказал за двоих:

— Надо решаться на последнее средство… Соберем все, что можно собрать, в один кулак, выберем удобный миг, попытаемся вырваться! Если дни нашей жизни не иссякли, по воле аллаха — прорвемся, если иссякли, умрем с мечами в руках!..

— Даст бог, прорвемся, повелитель!

— Пока об этом тайном замысле знает только Касымбек. Храни тайну и ты… Готовьтесь, друзья, готовьтесь.

Ночью Тахир встретился с Касымбеком. Долго вглядывались они через бойницы в расположение огней лагеря Шейбани-хана: установили, что основные силы врага сосредоточены у ворот Феруза и Чорраха, а вот за воротами Шейхзаде огни разбросаны разреженно. Надо собирать и нукеров, и коней самых сильных, надо собирать, готовиться…

7

Не судилось Бабуру пасть с мечом в руке на груду поверженных им врагов. В разгар подготовки к прорыву к нему, в комнату уединения, вошли без предупреждения мать, бабушка, а за ними — сконфуженно, боком — Касымбек.

— Внук мой и повелитель, — Эсан Давлат-бегим в последние месяцы стала совсем согбенной, и слова ее Бабур слышал будто откуда-то снизу, — Шейбани-хан прислал человека с предложением мира!

Слово «мир» прозвучало спасением. Но Шейбани-хан — спаситель, Шейбани-хан — миротворец? Бабур с недоверием посмотрел на бабушку, затем на мать. Кутлуг Нигор-ханум выглядела заплаканной и подавленной. Но ведь в руках Эсан Давлат-бегим свиток со свисающей позолоченной кистью.

— Вот послание хана, — сказала бабушка и как-то особенно взглянула на бумагу, которую держала в руке.

Почему послание хана попало к Эсан Давлат-бегим? Бабур спросил:

— Кто доставил?

— Один почтенный дервиш. Из накшбендиев, старец, чьим духовным наставником был Ходжа Яхъя.

Бабур взглянул на мать:

— Вам доставил?

— Нет, — горестно покачала головой Кутлуг Нигор-ханум.

Эсан Давлат-бегим, протянув свиток Бабуру, смущенно призналась:

— Оно прислано Ханзоде-бегим.

— Совсем дивно! — Бабур взял письмо, с опаской и брезгливо осмотрел его, все еще не разворачивая свитка.

— Затруднительно говорить то, что я должна сказать, — Эсан Давлат-бегим запнулась. — Но сказать надо… Шейбани-хан наслышан о красоте нашей Ханзоды. Оказывается, он страдает по ней. В его послании есть и стихотворенье об этом.

В этом году Шейбани-хану исполнилось пятьдесят лет, он давно женил сыновей, у него есть и внуки. С гневом на лице Бабур развернул свиток, и тут же взгляд его выхватил строчки:

Очарован тобой, от тоски по тебе умираю,

Страсть бушует во мне, я от страсти любовной сгораю.

Бабур швырнул послание на ковер:

— Вы забыли, как в прошлом году этот хан такими же плохими стишками прельщал Зухру-бегим, мать Султана Али-мирзы? Как можно верить посланию Шейбани?

Кутлуг Нигор-ханум тяжко вздохнула. А Эсан Давлат-бегим с видимым хладнокровием повела разговор о том, что будь другое время, так мы бы побрезговали даже и прочитать эдакое послание врага, но сейчас жизнь у всех висит на волоске, и что я-то, старуха, свое уже прожила, плова своего отведала вдоволь, и мне-то все равно, оставить сей бренный мир на пять дней позже или раньше, но вот вы, молодые, вы, мой повелитель, единственное дитя моего сына, свет наших очей…

Бабур возражал — то спокойно, то возбужденно-гневливо, а старуха вела свое, что не гоже им, молодым, всем погибать здесь и что Ханзода-бегим умнее и добрее их всех, она все поняла, она согласилась.

Бабур закричал:

— Не верю! Моя сестра, цветок красоты и обаяния, в гареме грязного старого степняка!.. Нет, нет! Это бесчестно! Этого не будет!

Вмешался Касымбек:

— Мой повелитель, мы пойдем на прорыв и прорвемся… или погибнем. Но так или иначе Шейбани-хан возьмет Самарканд — и тогда насильно он добьется своего.

Кутлуг Нигор-ханум, до тех пор едва сдерживавшая себя, горько зарыдала в ответ на вопрошающий взгляд сына:

— Куда вы пойдете? На верную смерть?.. О аллах милосердный, чем обрекать меня на эти черные дни, отнял бы мою жизнь! Ханзода-бегим — моя первая, любимая моя, наперсница души, она утешает меня в моем вдовьем одиночестве! Как мне жить без нее, о всевышний?! Как отдам свою дочь в когти врага?!

И долго еще говорила бабушка, и рыдала мать, и терзался сомнениями верный Касымбек.

— Ну, довольно, — сказал Бабур. — Я хочу поговорить с самой бегим!

Сгорая от нетерпения, ждал он сестру. А когда, наконец, она вошла, по выражению ее лица тотчас он понял: решилась на что-то серьезное…

Бабур, усадив сестру напротив себя, молча всматривался в лицо Ханзоды-бегим. Щеки ее запали. Губы завяли. Но большие глаза по-прежнему прекрасны, блестят, и видна в них отчаянная решимость.

— Сестра, вы согласились на предложение Шейбани-хана? Правду ли поведала мне наша бабушка?

— Что еще оставалось мне сделать?

— Знаю, знаю… мое поражение ввергло нас всех в безысходность. Но твой брат еще жив. Я не намерен сдаваться в плен, а смерть на роду одна у каждого, и ее не миновать… А если мы пробьемся, если останемся живы, вернемся за тобой. А коли дни мои уже сочтены, то хоть умру с мечом в руках… Тогда можете соглашаться… Тогда никто не скажет: «Вот какой оказался Бабур: чтобы сохранись свою жизнь, пожертвовал сестрой». Такому позору предпочитаю смерть!.. Не соглашайтесь, бегим!

Глаза Ханзоды-бегим потухли, заволоклись слезами. Как ни отважен Бабур, из окружения ему не вырваться — сил для этого нет, она знала. Да и сам он знал, и его решимость — это решимость погибнуть. Вот почему он и не зовет ее присоединиться в боевых доспехах к их отряду прорыва… Она любила отважного, чистого душой брата больше жизни своей — потому и решила, отдав себя врагу, избавить его от гибели.

Но разве скажешь ему все это столь прямо, как думаешь? Узнай он, что она догадывается о его намерении погибнуть в схватке и тем снять с себя груз личной ответственности за решение, с которым не может примириться его чистая душа, — о, тогда он любыми путями помешал бы сестре отдать себя в жертву. И тогда все они обречены, а погибни он — ей останется кинжал или яд.

— Бабурджан, не обрекайте себя на безвременную гибель из-за меня. Хватит и того, что пришлось претерпеть от Ахмада Танбала! — Ханзода вытерла слезы ладонью, заговорила быстро и горячо: — Я верю в ваше великое будущее, мой амирзода. Другие не знают, я знаю, что такие редкостные таланты рождаются