Подполковник предложил отвезти его домой, но Ромка решительно отказался. Ему хотелось поскорее избавиться от людей в погонах, он никак не мог поверить, что всё вот так благополучно закончится.

– Ты нормально себя чувствуешь? Точно доберёшься?

– Да, да, всё хорошо!

– Ну, смотри! – начальник с сомнением покачал головой, но настаивать не стал.

Наконец-то, он вышел из дверей отделения и оказался на свежем воздухе. Опа! На противоположной стороне улицы лакированным боком блестел синий мерседес. Его ждали! Чувство благодарности захлестнуло, комок подкатил к горлу.

– Ромка! – два Гарика и Настя приветственно махали руками.

Через несколько секунд он был в тёплом, пропитанном заграничным запахом салоне, и Носков наливал ему водку в гранёный стакан. И это было очень своевременно – действие предыдущей дозы заканчивалось, и боль становилась нестерпимой. Болело буквально всё тело.

– Рому надо в больницу! – Настя, которую ребята забрали из дома прямо посреди ночи, не могла скрыть ужаса от его внешнего вида. Это она разбудила папу-прокурора и, плача, рассказала, что менты только что на Октябрьской до полусмерти избили её парня, белого и пушистого аспиранта МГУ, не уточняя, что он там делал. Папа в бешенстве набрал дежурного и заявил, что, если информация подтвердится, он их всех пересажает! Вот почему начальник отделения, которого в свою очередь телефонным звонком разбудил дежурный, примчался на работу под утро и был с Ромкой так любезен. Ларчик открывался просто…

– Не надо в больницу. Я отлично себя чувствую! – Ромкин язык заплетался. Он только что принял почти полный стакан, и организм размяк после перенесённого стресса. Через минуту он уже спал. Два ящика водки мирно покоились в багажнике. Алкаши проявили завидное благородство и всё в целости и сохранности передали ребятам. Что случилось с алкоголичкой, закрывшей Ромку своим телом, никто не знал…

* * *

Поезд в Прагу отправлялся с Белорусского вокзала 29-го вечером. Торжественно играла музыка. Торжественно падал снег. Группа молодых людей несла по перрону два ящика водки и помогала передвигаться ещё одному молодому человеку. Он шёл, опираясь на друзей. Их провожали за границу!

Два дня Ромка провалялся в каком-то забытьи. Он стонал, бредил, периодически приходил в себя, просил сначала воды потом водки, пил и снова проваливался в пограничное состояние. Настя всё это время просидела рядом с ним. Когда его привезли и раздели, на теле не было живого места – всё во вздувшихся кроваво-красных подтёках. Настя протёрла его водкой. И делала это каждые пять-шесть часов. Тело почернело, потом начало синеть, а к исходу вторых суток он вдруг весь покрылся холодным потом, хотя лежал под толстым ватным одеялом. И простыня, и одеяло моментально промокли. Настя поменяла бельё, снова протерла его водкой, и он, наконец, ровно задышал и по-настоящему глубоко заснул. Проснулся через два часа как ни в чём не бывало – глаза ясные и зверский аппетит. Это было очень вовремя, поезд отправлялся через пару часов – он не мог пропустить свою первую загранпоездку!

В вагоне Ромка ещё раз поел, выпил водочки и снова завалился спать. Когда в ЧОПе их проверяли пограничники с таможенниками и трясли весь состав, требуя покинуть купе и залезая во все щели, Ромка только пьяно мычал в ответ, не открывая глаз. С воплем «Фу! Что это за спиртовая бочка!» толстая таможенница выскочила из их купе, брезгливо зажимая нос, а пограничник лишь мельком сверил сонную физиономию с паспортом, не требуя подняться. Ей-ей, алкашам везёт! Так два ящика водки, покоящиеся под Ромкиной полкой, беспрепятственно пересекли границу. У других же поотнимали практически всё!

Прага встретила рождественскими морозами и толпами людей на улицах. Город, представший мрачным и серым, контрастировал с юными открытыми лицами. Молодёжь со всей Европы гомонила на разных языках, смеялась и радовалась жизни, выпуская пар в морозный воздух. Необыкновенное ощущение свободы, столь непривычное для советского человека, атмосфера беззаботности, свойственная западной молодёжи, – всё было удивительно для зажатых и настороженных молодых русских. Они не сразу впустили в себя этот дух, по инерции ища подвоха. Но, постепенно расслабляясь, выпуская эмоции на свет божий, как улитка выпускает рожки, они всё быстрее и быстрее набирали градус веселья и скоро превзошли европейцев в способности веселиться, словно последний раз в жизни! А помогла, как обычно, водка!

Пили днём и прямо на улице. На лавочке. Пили, потому что холодно и потому что так надо. Кормили их тоже практически на улице – в огромных неотапливаемых шатрах, натянутых на центральной площади. Еда представляла собой кашу с тушёнкой из больших армейских котлов, галеты, плавленые сырки – чем не закуска под водочку? А ещё давали йогурт! Сколько хочешь! Женька с Ромкой видели йогурт впервые в жизни. Вкуснотища, не то слово! Они съедали по шесть-семь пластиковых стаканчиков зараз и чувствовали себя абсолютно счастливыми! Гарька, уже не раз побывавший в западных супермаркетах, снисходительно улыбался. Что, впрочем, не мешало ему уминать сладкий йогурт после водки в тех же количествах.

Поселили их в обычной школе. В спортзале. Каждому выдали по спальному мешку – верх комфорта для человека, отслужившего в Советской армии! Утро начиналось с коллективной молитвы. Уже в восемь утра послушные европейцы рядами сидели в центре спортзала прямо на полу и усердно повторяли за ведущим слова молитвы. Русские спали. К ним пару раз подходил ведущий и вежливо предлагал последовать примеру остальных. Ему в ответ вежливо предлагали проследовать в известном направлении. Ведущий, не понимая по-русски, тем не менее улавливал общее направление, а потому с кислой миной возвращался на своё место и скорбно воздевал руки, прося Всевышнего простить заблудшим грехи их тяжкие. Менее просветлённые рядовые молящиеся, кто неодобрительно, а кто и с завистью, поглядывали на храпящих русских. Молитва в таком возрасте – занятие скучное, да ещё и на непонятном языке, поэтому многие молящиеся по прошествии никак не менее двух часов от начала с неподдельным интересом наблюдают момент пробуждения этих варваров с востока. Вот из спальника высовывается одна рука и уже со стаканом. Звучат непонятные слова:

– Ромка, плесни балтийцу, что-то сердце не чувствую!

Из другого спальника протягивается рука уже с бутылкой, на которой узнаваемая эмблема, не требующая перевода. Раздаётся булькающий звук. Рука со стаканом исчезает, снова раздаётся булькающий звук. Русские проснулись…

Как-то вечером, после того как они целый день провели на морозе, гуляя по городу, а теперь сидели на своих спальниках и, никому не мешая, культурно выпивали, к ним подошла делегация братьев