удивляюсь. Но это как раз то, чему еще можно удивляться в этом мире. Правда, лицо у вас, вижу, гладкое. Может, теперь какие-то новые способы есть. Тогда вы, наверное, и не знаете, что такое опасная бритва. Я держу ее здесь, в ящике. Где-то есть и кисточка, и крем для бритья, и после бритья какой-то лосьон. Я мог бы вас побрить. Ничего, что нет бороды, но вы бы убедились, насколько приятно бриться опасной бритвой. В этом только на своем собственном лице можно убедиться. Боитесь? Чего? Я не понимаю.

Нет, я больше опасной бритвой не бреюсь. Из-за рук, уже не сумел бы. Но брился много лет, пока ревматизм ко мне не привязался. Это не так уж сложно. Я сам научился. В детстве нагляделся, как брились мой отец, дед, дядя Ян. Дядя Ян брился особенно тщательно. Всегда дважды. Побреется, снова намылит и еще раз побреется. Говорил, что у него угловатое лицо, поэтому, чтобы хорошо выбрить все впадины и неровности, приходится делать это дважды. Руки у него уже дрожали, но он всегда брился опасной бритвой. Бывало, порежется, кровь течет по лицу, обычно возле кадыка, но все равно обязательно два раза. Каждое утро. Хотя накануне того дня, когда он повесился, дядя Ян побрился вечером — я точно помню. Никто не обратил на это внимания, хотя он никогда не брился по вечерам. Дядя Ян еще тогда порезался, пришлось останавливать кровь квасцовым камнем.

Не потому, что бритва была тупой, он ее правил перед каждым бритьем. Сначала на камне, потом на поясе. И еще проверял, достаточно ли острая. Если недостаточно, то правил дальше. А знаете, как лучше всего проверить, острая ли бритва? Вырвать волосок, взять двумя пальцами, вот этими, и провести по нему бритвой.

Сейчас. Возьму бритву, покажу вам. Это хорошая бритва, из шведской стали. Самые лучшие всегда были из шведской стали. Я из-за границы привез. Храню на память о том, что когда-то брился опасной бритвой, такие у меня были ловкие руки. Время от времени вынимаю, правлю на ремне, так что она острая. Бритва должна быть подобрана специально под вашу щетину, тогда она лучше всего бреет. Жесткая щетина любит мягкую сталь, мягкая — твердую. Ну и лицо свое нужно знать. Тогда не порежешься. Лучше всего свое лицо узнаёшь, когда бреешься опасной бритвой. В этот момент вы ближе всего к своему лицу. Уж поверьте. Электробритвой бреешься и думаешь о чем-то другом. Опасной бритвой так не получится. Даже если порежешься и кровь идет, понимаешь, что это твое лицо. Отчетливее, чем когда видишь его в зеркале.

Вот смотрите. Выдергиваю у себя волосок. И в воздухе, желательно на свет, провожу бритвой. Не резко. Легонько. Если слишком резко, то даже тупая бритва волос порвет. Порвет, но не рассечет. Так всегда проверяли. Теперь вы вырвите у себя волосок. Попробуем на вашем, сами убедитесь. Что, жалко? Всего один волосок. Сколько их по утрам выпадает, когда мы причесываемся... А уж когда голову моем... Один волосок — это даже не больно. Тогда позвольте мне, я вырву. Боитесь дать мне даже волосок вырвать? Ну, теперь я уж совсем ничего не понимаю. Не доверяете? А пришли ко мне за фасолью!

Я начал бриться еще в школе. Время от времени. У меня только пушок на подбородке пробивался. Но поскольку старшие уже брились, то и мы, молодежь, не хотели отставать. Брили друг друга, а бритву занимали у вахтера. Не за так, разумеется. Приходилось каждую субботу двор подметать и улицу перед домом, а зимой чистить снег. Бритву я себе купил, только когда стал на стройке работать. Во время электрификации деревни я еще одалживал у соседей. На саксофон копил деньги — жалко было тратить на бритву.

Так удачно сложилось, что в соседней деревне кузнец делал бритвы из танковых подшипников. Вы себе не представляете, что это были за бритвы. Только те, что из шведской стали, могли с ними сравниться, да и то не уверен. На полях еще стояли разбитые танки, оставшиеся с войны, он вынимал из них подшипники и делал бритвы. На вид, правда, топорная работа, ручки грубые, корявые, из вяза или акации, но лезвие само щетину снимает.

Я купил две, одной брился, а вторую держал про запас и подарил потом тому кладовщику, который меня учил играть на саксофоне. Как я вам уже говорил, он не хотел брать деньги за уроки, и я подумал, что хотя бы бритву ему подарю. Когда я перестал к нему ходить, он хотел мне ее вернуть.

Нет, с тех пор даже если нужно было взять какую-нибудь деталь, я просил коллег сходить на склад. Не помню, сколько это продолжалось. Но однажды я шел мимо склада, кладовщик, видимо, меня заметил, начал стучать в окно, но я сделал вид, что не слышу. Подумал: небось снова хочет сказать, что мы плохо играли. Неделю назад праздновали Женский день. Торжественное собрание, мы выступали в художественной части. Я его видел, он сидел в последнем ряду. Речи, цветы, шоколад, чулки для женщин. Строительство все тянулось, планы срывались, но торжественные мероприятия непременно устраивались несколько раз в год. Лучше всего был Женский день.

Я уже миновал склад, когда он меня окликнул. Стоит в дверях и зовет:

— Что ты притворяешься, будто не слышишь?! А еще саксофонистом хочешь быть! Иди-ка сюда!

Я вернулся, подошел.

— Чего вы хотите?

— Я куплю у тебя этот саксофон, — говорит он.

— Какой саксофон? — Я не понял, потому что никакого саксофона у меня не было. Он велел не откладывать, я и не откладывал. Тот, на котором я играл в оркестре, мне выдали на стройке временно. А тот, на котором он учил меня по вечерам, был у него.

— Тот, что раньше был моим, — отвечает.

— Так он и сейчас ваш, — говорю. — И он по-прежнему у вас.

— У меня, но он твой.

— Как это мой? — Я все еще не понимал, о чем он.

— Твой. Я его тебе отдал. Я давно собирался сказать, но все не было подходящего случая. А сейчас я бы хотел его у тебя купить. Возьми, это аванс. — И сует мне пачку купюр. Я убрал руку, но он перехватил, сунул мне деньги и еще прижал моими пальцами. — Возьми.

Признаюсь, из моей руки словно все силы вытекли, кровь вытекла. Я стоял и не знал,