Треск разрываемых парусов на секунду заглушил крики ужаса, возникшие на палубе пиратского барка. Десятка два пиратов, спасаясь, выбросились за борт, обгоняя звук треска лопающегося, ломающегося такелажа и проклятия оставшихся на палубе.

Обломки фок-мачты оседали медленно, как в страшном сне, сдерживаемые парашютирующими обрывками парусов и довольно сложным сплетением вант.

Зеленая возврат-луковица начала гаснуть…

На том месте, где минуту назад была фок-мачта, сверкало яйцо материализующегося хронотопа. Первая в истории человечества посадка телепортатора на палубу военного корабля была успешно завершена.

Плавающие вокруг барка пираты легли на спину: любопытство пересилило страх.

Люк хронотопа открылся, и Аверьянов, шагнув на палубу, поднял руку, привлекая внимание и требуя тишины.

– Я пришел, чтоб дать вам вволю! – сказал Николай, слегка исказив известное приветствие Степана Тимофеевича Разина, неизменно произносимое при встрече с освобождаемыми им представителями беднейших слоев крепостного крестьянства.

* * *

Элемент внезапности и эффектное введение новых сил на театр военных действий всегда дает преимущество внезапно и эффектно действующей стороне.

Вся жизнь на барке остановилась на секунду, как на стоп-кадре, давая Коле возможность оценить обстановку.

Он быстро окинул взглядом всю палубу барка, включая надстройку.

Пираты они, без вопросов. Отпетые рожи. Печать ставить некуда. Подонок к подонку.

Много бочек, канатных бухт, ветоши. Лопаты испачканные. Копали несколько часов назад – земля и грязь засохли не вполне еще.

На палубе следы крови: кого-то, истекавшего кровью, тащили от борта с передней части барка, вдоль судна, к кормовой надстройке…

Рядом с длинными мазками крови на досках глубокие борозды царапин, как будто тут только что зарезанных и освежеванных коров проволокли на двух обломках бороны. Ну, это понятно, чего жалеть – изгадив этот барк, можно взять на абордаж следующий, так ведь?

Очень грязно. Всюду, везде.

На чистом судне чистота не заметна, она естественна. А вот грязь на борту, бардак, свинарня режет глаз – ну просто до боли! Смотреть невозможно. Как жить, как можно ходить по морям в такой обстановке? Бог весть!

Армейская школа, годы службы, учебка, училище, начало учебы в Академии, опыт и простая бытовая привычка всегда убирать за собой – весь этот элементарный житейский багаж едва не взорвался в душе у Аверьянова при виде обстановки пиратского корабля.

Он с трудом сдержал себя, чтобы не начать стрелять – за организацию, устройство и поддержание такой антисанитарии может быть применена только одна мера наказания – высшая.

Невеста и ее подружка, так называемая свидетельница невесты, были привязаны к задней мачте.

Примотали их, очевидно, недавно: веревки еще не въелись в кожу, кисти связанных рук не успели изменить цвет, не покраснели и не посинели. Привязывали быстро и впопыхах – у невесты в левом ухе остался наушник от МР3-плеера. Сам плеер застрял между мачтой и нижней частью спины невесты.

Кольца, украшения? Все еще цело. Платья не тронуты, не помяты. Хотя, конечно, сорвать весь верх, схватив за высокий стоячий воротник и рванув его вниз вместе с платьем, оголив груди, было первое, что приходило в голову: и просто, и смешно! А как занятно! Не сделали! Больные? Нет, на больных пираты не были похожи – морды смуглые, мясистые, щетиной заросшие: совсем не скорбящие. Тупые, неопытные? Едва ли: даже тупой и неопытный быстро обучается – секунда на теорию, и сразу же к живому древу жизни, к практике, привязанной к мачте.

Похоже, что его версия верна: девушек берегли. Но, правда, привязанные к мачте, стоя на ветру, они простудились: то одна, то другая чихает. Слезы от этого.

Мимика девушек – и при чихании, и в паузе, – молча молящих его о спасении, очень живая, выразительная, динамика моргания и искривления губ отличная. Тушь почти не течет: и тушь хороша, и слез вроде нет – стонут еле слышно… Липсинг соответствует стонам, и асимметрия лица в моменты мольбы, озлобления, остервенения, общее выражение – стыд и отчаяние – все гляделось вполне естественно.

Живость девичьих лиц и естественность выражения можно было принять в качестве строгого доказательства того, что по портретам их еще не квасили. Потому что дай такой девице раза – и годится. Спазм, а затем паралич части мышц лица обеспечен. Да, без сомнения: кожа невесты настолько белая, нежная, бархатистая, что даже после легкого, шутливо-заигрывающего удара сапогом по лицу у нее всю щеку раздуло бы на полпогона и окрасило б во все оттенки зреющей сливы.

Скорее всего, джентльмены удачи не сочли нужным портить столь перспективный материал, рассчитывая устроить масштабную презентацию попозже – для психологического давления на ожидаемых переговорщиков. Иными словами, ему это все и начнут сейчас демонстрировать.

Прекрасно! Это значит он успел.

А раз он успел, то теперь осталось немного – не дать успеть им.

Что у него в распоряжении, под рукой? Под мышкой, в кобуре – «марголин». Пять патронов – полная обойма. И запасная обойма. Десять выстрелов. Все.

Что против?

В поле зрения, ближе всех, стоял пожилой пират с огромным белым попугаем какаду на плече, одноногий. Правая нога – деревянный протез. Правое плечо опирается на костыль. Полноценно действовать правой рукой он не может. Попугай сидит на левом плече. Значит, левая тоже под нагрузкой. И значит, не очень ему нужна. Похоже, что он у них главный – капитан, предводитель.

Кроме Одноногого, в прямой видимости на палубе еще одиннадцать головорезов. Рассредоточены.

У пятерых пиратов и у Одноногого кремневые пистолеты. Все, кроме Одноногого, при шпагах то ли при эспадронах, бог знает, как правильно, – обоюдоострый прямой клинок, метр с хвостиком на глаз, и рубящий, и колющий. А также все они при ножах, при кортиках. Шесть стволов, одиннадцать клинков и ножи. Плюс к этому у Одноногого мизерекордия, «кинжал милосердия», – по-нашему, трехгранная заточка в двадцать сантиметров – добивать раненых.

Ага! А тут и двенадцатый – висит на вантах, наблюдая сверху за развитием событий. Замер, затаился. И тоже с пистолетом, с кортиком и с клинком. В итоге всего их тринадцать, включая Одноногого. Но это только на палубе. Вокруг барка плавает не меньше пятнадцати… нет, девятнадцать головорезов – девять по правому борту и десять по левому. Минута-другая-третья, и они будут здесь, мокрые и очень злые.

А сколько там внутри, в кубрике? Кто знает? Могли затаиться? Могли! Они не дураки: живут шпагой, пистолетом и ножом. Их жизнь зависит от этого. Каждая боевая стычка в их послужном списке уникальна. По аналогии с нами они, конечно, не армия, а морская пехота, спецназ семнадцатого века. Не дети. Не Батыевы батыры. Профессионалы абордажей, рукопашной скоротечки.