затем расселил на островах. Чуть позже в том же году аргосцы взяли под стражу еще больше подозреваемых, прочие же спаслись от ареста, бежав за границу. Но несмотря на все эти мероприятия, аргосцы продолжали чувствовать себя уязвимыми перед возможным нападением спартанцев и просили афинян проявить больше усердия для их защиты. Теперь союз с Аргосом сулил Афинам мало выгод и был чреват многими опасностями.

ПОЛИТИЧЕСКИЕ СОБЫТИЯ В АФИНАХ

Весной 417 г. до н. э. на выборах победили как Никий, так и Алкивиад, что лишь подчеркивало разобщенность и смятение, царившие в афинской политике. Алкивиад упорно продолжал поддерживать своих друзей в Аргосе, но без Элиды и Мантинеи надежды на возобновление активных действий на Пелопоннесе не было. Между тем политический курс Никия требовал оставить Пелопоннес и сосредоточиться на возвращении халкидских и фракийских территорий. Этот регион имел для Афин принципиальное значение как источник денег и строительного леса. Кроме того, Афинам нужно было вернуть утраченные земли, подданных и авторитет, пока мысли о мятеже не распространились еще шире. С момента заключения мира в 421 г. до н. э. в Халкидике произошли новые восстания против власти Афин, а теперь там появилась еще одна угроза – царь Македонии.

В 418 г. до н. э. спартанцы, прибыв в сопровождении аргосских олигархов, уговорили Пердикку принести клятву и вступить с ними в союз. Правда, в тот раз македонскому царю хватило благоразумия, чтобы не разрывать отношения с Афинами полностью. Но примерно в мае 417 г. до н. э. афиняне заставили его показать свое истинное лицо, задумав поход против халкидян и Амфиполя под командованием Никия. Пердикка отказался принять в нем участие, что вынудило афинян отменить военную кампанию. В ответ они блокировали македонское побережье, хотя это не принесло им особых результатов. Афиняне так и не сумели согласовать сколько-нибудь последовательную политику, а одновременные попытки двух их главнейших лидеров следовать разными курсами закончились провалом и завели Афины в тупик.

ОСТРАКИЗМ ГИПЕРБОЛА

И тут в дело вмешался Гипербол. Чтобы выйти из тупика, он предложил воспользоваться таким старым и забытым средством, как остракизм[27]. Казалось, что это средство прекрасно подходит для решения проблем, вставших перед Афинами в 416 г. до н. э., ведь с его помощью афиняне могли сделать однозначный выбор между Никием и Алкивиадом, каждого из которых отличали собственный политический курс и стиль руководства. Но уже четверть века ни один человек не подвергался остракизму, так как цена поражения – десятилетнее изгнание – была настолько велика, что лишь абсолютная уверенность в поддержке большинства могла сподвигнуть кого-либо на эту крайнюю меру. Все же со смерти Перикла никто из афинян не мог обладать такой уверенностью, а поскольку в 416 г. до н. э. Никий и Алкивиад имели примерно равную поддержку, ни один из них не желал делать эту рискованную ставку.

Гиперболу же, судя по всему, терять было нечего. Видимо, появление Алкивиада в роли вождя агрессивного крыла вывело Гипербола из числа потенциальных «кандидатов на остракизм», потому как в прошлом этой процедуре подвергались только крупные политические фигуры – лидеры партий. Гипербол «надеялся, что после изгнания одного из двух мужей он, как равный, выступит соперником другого» (Плутарх, Никий 11.4). Древние авторы огульно осуждают его, но, возможно, на самом деле он стремился к чему-то большему, чем личная выгода, полагая, что остракизм сделает политику Афин более уравновешенной. Каковы бы ни были его мотивы, именно Гипербол сыграл главную роль в том, чтобы убедить афинян провести эту процедуру. Как только решение было принято, Никию и Алкивиаду не оставалось ничего иного, как готовиться к возможным последствиям. В конце концов Алкивиад предложил Никию действовать заодно и обратить остракизм против Гипербола. Объединение их сил стало гарантией успеха: остракизм пал на самого Гипербола, и тот умер в изгнании.

Остракизм марта 416 г. до н. э. обнажил критический изъян этой процедуры: она могла утвердить полномочия лидера или правомерность политического курса, поддержанного явным большинством, но была бесполезной в ситуации, когда такое большинство отсутствовало. Вероятно, всеобщее осознание этого недостатка объясняет, почему к остракизму в Афинах больше никогда не прибегали. В ретроспективе можно сказать, что для города было бы весьма полезно, если бы основные соперники рисковали подвергнуться остракизму в честной конкуренции друг с другом; остракизм же Гипербола не дал афинянам ни последовательного политического курса, ни единого руководства. Вскоре после этого они вновь избрали стратегами и Никия, и Алкивиада, а это означало, что их политика по-прежнему находится в тупике.

Поведение афинян в эти годы свидетельствует об их глубоком разочаровании. Нежелание Спарты выполнять условия мирного договора разрушило надежды Никия на искреннее сближение между двумя ведущими державами. Замысел Алкивиада, предусматривавший разгром Спарты силами широкой коалиции пелопоннесских государств, полностью провалился, а более скромная программа Никия по возвращению афинских территориальных потерь во Фракии и Халкидике так и не вышла из подготовительной фазы. Впрочем, мир позволил афинянам восстановить свой финансовый потенциал. К 415 г. до н. э. резервный фонд, вероятно, составлял не менее 4000 талантов. Тем временем зрелости достигло новое поколение молодежи, лишенное горького опыта войны и не помнившее ужасов спартанских вторжений. Хотя Афины обладали неоспоримой военно-морской мощью и достаточно сильным сухопутным войском, казалось, что они не способны употребить свою силу и жизненную энергию на то, чтобы по-настоящему обеспечить мир или же выиграть войну. Весной 416 г. до н. э. военная кампания против Мелоса предоставила афинянам необходимую отдушину для выпуска избытков энергии и накопившейся досады.

ЗАВОЕВАНИЕ МЕЛОСА АФИНЯНАМИ

Мелосцы были единственными из обитателей Кикладских островов, которые отказались присоединиться к Афинскому союзу, что позволило им наслаждаться всеми благами афинской гегемонии, не неся при этом никаких связанных с ней издержек. Они были дорийцами и, кажется, в ходе Архидамовой войны выступали на стороне спартанцев, чьей колонией они и являлись. Мелосцы отразили нападение афинян в 426 г. до н. э. и продолжали со всей неуступчивостью держаться за свою независимость, хотя афиняне начиная с 425 г. до н. э. включали их в списки налогообложения. Продолжение конфликта было неизбежно, ведь афиняне не могли допустить, чтобы маленький кикладский остров и дальше открыто пренебрегал их волей и авторитетом. В вопросах обороны мелосцы полагались на свои особые отношения со Спартой – фактор, который, по иронии, мог повлиять на выбор афинянами момента для атаки.

Потерпев ряд неудач в столкновениях со спартанским оружием на Пелопоннесе и со спартанской дипломатией на севере, афиняне очень хотели доказать, что по крайней мере на море спартанцы бессильны нанести им вред. Афиняне отправили на Мелос 30 кораблей, 1200 гоплитов, 300 лучников и 20 конных стрелков из числа собственных сил; их союзники, бóльшую часть которых, вероятно, составляли жители островов, послали 8 кораблей и 1500 гоплитов. Столь значительная доля союзников и островитян в войске заставляет предположить, что нападение не воспринималось ими как совершенно неоправданное. Мы также не находим свидетельств каких-либо разногласий по вопросу о вторжении среди афинян. При этом поход не выглядел столь важным, чтобы в нем участвовал либо Никий, либо Алкивиад, а потому во главе союзных сил встали Тисий и Клеомед. Перед тем как опустошить поля Мелоса, они отправили к его жителям послов, чтобы убедить их подчиниться добровольно.

Правители Мелоса отказались дать послам возможность обратиться к народу – должно быть, из опасения, что массы согласятся уступить их требованиям. Вместо этого они предложили им высказаться перед самими правителями и, возможно, перед советом, состоявшим из олигархов. Целью афинян было уговорить мелосцев сдаться без боя, и они надеялись достичь ее главным образом угрозами, а не какими-то иными средствами. Впрочем, подобный подход прекрасно соответствовал той линии поведения, которую афиняне недавно продемонстрировали в случае со Скионой, где политика мягкого отношения к вышедшим из повиновения союзникам уступила место террору как средству управления. Резкий и грубый тон, в котором афиняне разговаривали с мелосцами, не был чем-то исключительным для их культуры политического диалога. И Перикл, и Клеон в своих публичных выступлениях не стеснялись прямо называть афинскую гегемонию тиранией, а в 432 г. до н. э. посол Афин в Спарте использовал выражения, не сильно отличавшиеся от тех, которые прозвучали в Мелосском диалоге: «В нашем поведении нет ничего странного или противоестественного, коль скоро предложенную нам власть мы приняли и не выпускаем ее из рук под влиянием трех могущественнейших стимулов: чести, страха и выгоды.