Самым поразительным в речи Никия было то, что он ни разу не упомянул о каких-либо планах по захвату и присоединению острова. Вместо этого Никий обрушился с персональной критикой на главного архитектора всего замысла. Алкивиад, по его словам, был представителем молодого поколения, преисполненного опасных амбиций, и ради собственной славы и выгоды был готов поставить под угрозу всю державу.

Тот, кто стал мишенью этой атаки, выступил с ответной речью, и Фукидид, пользуясь случаем, дает ему яркую характеристику: «Настойчивее всех возбуждал к походу Алкивиад, сын Клиния. Он… добивался звания стратега и надеялся при этом завладеть Сицилией и Кархедоном[29], а вместе с тем в случае удачи поправить свои денежные дела и стяжать себе славу» (VI.15.2). Подобные желания вели к самым пагубным последствиям: «Это-то главным образом и привело позже афинское государство к гибели: большинство афинян испугались крайней распущенности Алкивиада в его личной жизни, его широких планов, в частности всего того, что он делал; афиняне, опасаясь стремлений Алкивиада к тирании, стали во враждебные к нему отношения. Хотя Алкивиад вел военные дела для государства прекрасно, но каждому гражданину в отдельности было в тягость его поведение. Афиняне поручили [Вероятно, нужно подразумевать главнокомандование.] другим лицам и быстро подорвали силы государства» (VI.15.3–4).

Алкивиад с гордостью отстаивал свой роскошный образ жизни, а также ту политику, результатом которой стала битва при Мантинее: «Без больших для вас опасностей и расходов я привлек на нашу сторону могущественнейшие государства Пелопоннеса и заставил лакедемонян при Мантинее решить свою судьбу в один день. Правда, из этого сражения они вышли победителями, но еще и теперь они не питают уверенности в своих силах» (VI.16).

В том, что касалось практических выгод от похода, Алкивиад был не менее пристрастен, чем его оппонент, но его доводы были лучше обоснованы. По его описанию, греческие города Сицилии были весьма переменчивы в своих воззрениях, а кроме того, им недоставало патриотической сплоченности. Он выразил уверенность в том, что с помощью дипломатии Афинам удастся привлечь на свою сторону их, а также варваров-сикулов, которые ненавидели сиракузян. Описывая ситуацию в материковой Греции, Алкивиад изобразил спартанцев не имеющими никаких надежд на успех и лишенными инициативы. Поскольку у них не было флота, способного бросить вызов гигантской афинской армаде, они не могли нанести Аттике более значительного ущерба, чем тот, что они причинили в ходе предыдущих вторжений. Только страшный разгром на море мог бы поколебать стратегическое равновесие не в пользу Афин, но в данный момент афинянам предстояло рискнуть лишь шестьюдесятью кораблями.

В продолжение своей речи Алкивиад особо отметил необходимость поддержать союзников: «Имеем ли мы разумное основание для того, чтобы отступить от этого предприятия или от подачи помощи тамошним нашим союзникам? Ведь мы заключили с ними клятвенный союз и потому обязаны помогать им» (VI.18.1). Затем он предложил новый взгляд на устройство Афин и их державы. По его мнению, просто для того, чтобы сохранить достигнутое, афинянам следовало проводить активную политику с опорой на своих союзников. «Мы приобрели власть, как приобретал ее всякий другой, благодаря тому, что энергично являлись на помощь каждому, просившему нас о ней, были ли то варвары или эллины» (VI.18.2). Переход к мирной политике сдержанных амбиций и установление произвольных пределов для своих владений были бы равносильны катастрофе.

После этого Алкивиад рассказал о том, какими он видит более глобальные цели сицилийского похода. Победа на Сицилии, настаивал он, даст афинянам власть над всей Грецией. На втором году войны Перикл уже выказывал подобные чувства, но он делал это для того, чтобы воодушевить «неразумно впавших в уныние» афинян на войну, в которой им нельзя было проиграть, а не для того, чтобы подтолкнуть их к новым завоеваниям.

Свою речь Алкивиад завершил тезисом, в котором проглядывает влияние софистов – тех преподавателей, которые обучали обеспеченную молодежь той эпохи риторике и прочим наукам и любили подчеркивать различие между миром природы и обычаями человеческого общества. Афины, говорил он, в отличие от некоторых других государств (он со всей очевидностью указывал на Спарту как на полную противоположность Афин), активны по самой своей природе и потому не могут позволить себе перейти к пассивной политике. Долгий период мира и бездеятельности притупит те самые качества и черты характера, которым город обязан своим величием, но еще более серьезными станут последствия противоестественного поведения. «Деятельное государство с переходом к бездействию гибнет очень скоро, и… наиболее обеспечено безопасное существование тех людей, которые в своей политике наименее уклоняются от существующих навыков и обычаев» (VI.18.7). Это был блестящий риторический прием, придавший налет консерватизма предприятию, которое, в сущности, являло собой дерзкое отступление от привычного образа действий.

Когда Никий увидел, что эта речь еще больше укрепила афинян в их рвении к походу, он решил оставить прежние доводы и прибегнуть к прямому обману, надеясь, что «ему удастся изменить их настроение указанием на ту громадную боевую подготовку, какая потребуется от них» (VI.19.2). Этот ход Никия напоминает уловку, которую он использовал в 425 г. до н. э., когда речь шла о спартанцах, запертых на Сфактерии. Тогда он, пытаясь одержать верх в споре с Клеоном, предложил тому стать командующим в расчете на то, что Клеон откажется и тем самым лишит себя поддержки со стороны афинян. На собрании 415 г. до н. э. намерением Никия было отрезвить афинян, заставив их оценить всю сложность предлагаемого предприятия, и, таким образом, подорвать доверие к Алкивиаду. В обоих случаях прием не сработал и его результаты были далеки от ожидаемых.

С едким сарказмом он отверг нарисованный Алкивиадом образ слабой и разобщенной Сицилии, взамен представив ее как мощного, процветающего и очень опасного в военном отношении противника, враждебно настроенного к Афинам и готового сражаться. Неприятель располагал значительным численным перевесом, запасами собственного хлеба для пропитания воинов и множеством лошадей для нужд своей конницы. Небольшому войску, за выступление которого проголосовало афинское собрание, последние два ресурса будут недоступны. Вражеская конница, замечал он, с легкостью сможет блокировать малочисленный контингент афинян прямо на берегу, лишив его подвоза необходимых припасов. После наступления зимы сообщение с Афинами будет занимать до четырех месяцев. Для уверенной победы афинянам понадобится громадная флотилия боевых кораблей и грузовых судов, многочисленное войско гоплитов, а также множество легковооруженных воинов для отражения атак вражеской конницы. Кроме того, поход потребует большого количества денег, так как обещаниям эгестийцев покрыть все расходы, по убеждению Никия, верить было нельзя.

Даже если афинянам удастся собрать эти огромные силы, продолжал он, добиться победы будет нелегко. Поход будет сродни основанию колонии в далекой и враждебной стране. Все предприятие будет зависеть от скрупулезного планирования и удачи, но, поскольку удача находится вне человеческого контроля, он благоразумно положился бы на тщательную подготовку. «Меры эти, по моему убеждению, надежнее всего охранят все государство и будут спасительны для воинов, намеревающихся отправиться в поход. Если кто думает иначе, тому я уступаю свою власть» (VI.23.4).

Производя столь пессимистичный анализ ситуации и озвучивая столь страшные предчувствия, Никий, вероятно, рассчитывал на то, что ему станут возражать и тем самым дадут повод отказаться от командования. Возможно, он полагал, что такой шаг со стороны самого опытного, благочестивого и удачливого из предполагаемых руководителей похода сможет урезонить народное собрание. Если он действительно так думал, то вновь сильно просчитался. Вместо того чтобы испугаться груза ответственности за столь масштабное предприятие, собрание преисполнилось еще большего энтузиазма. «Никий в этом отношении достиг как раз противоположной цели» (VI.24.2) – все были уверены в том, что он подал хороший совет.

Некто по имени Демострат – аристократ, но при этом один из самых радикальных сторонников похода и возобновления войны – смутил Никия неожиданным вопросом: насколько именно, по его мнению, нужно увеличить военные силы? Вынужденный отвечать, Никий предложил цифру в сто трирем, 5000 гоплитов и соответственное число легковооруженных воинов. В пылу спора он забыл попросить о коннице, несмотря на то существенное преимущество, которым, как он сам предсказывал, будет обладать противник, имеющий собственные конные отряды. После этого афиняне проголосовали за то, чтобы предоставить стратегам все полномочия определять численность отправляемого войска и «действовать так, как они найдут это наиболее выгодным для афинян»