— Он не спрашивал. Ему важно, что мы боремся с одними и теми же людьми. И помогаем друг другу как союзники.

Дальше думает. Прямо слышу, как у него в голове приводные ремни поскрипывают и шестеренки подключаются.

— А Рамдан и остальные считают, что мы американцы? — уточнил я.

Мустафа кивнул.

— Хорошо, ты их и не разубеждай. Мы же условились с тобой, что твой брат не будет знать. Ну, что мы продолжаем сотрудничать. И в это тоже его не посвящай.

Алжирец с сомнением покачал головой.

Лешка все это время слушал молча. Мы с Мустафой сразу перешли на французский. Рамдан-то прилично говорит по-английски, а Мустафе тяжело. Кудинов наоборот: понимает французский достаточно, но говорит плохо.

— Твой брат сейчас был уехать? — спросил он. Как-то так можно буквально перевести его вопрос.

— Да.

— Лучше думать, что делать потом. — И добавил по-английски: — Мне кажется, это важнее.

Правильно мыслит. Мы с Мустафой в недавнем прошлом разбирались, а думать нужно о ближайшем будущем. Развернуть вектор.

— Можешь нас освободить? — в лоб спросил я.

Мустафа облизнул губы.

— А дальше что?

— Мы уйдем.

— Вы уйдете. А со мной что будет? Меня стеречь вас оставили.

— Ну, ты же мог отойти на минуту. А мы сами освободились и сбежали.

— Можем врезать тебе по физиономии для правдоподобия, — добавил Лешка. Нравился ему такой план.

— Нет. В это никто не поверит.

Хороший ответ на самом деле. Значит, ищет решение.

— Бежим с нами, — предложил Кудинов.

— Куда? В Москву?

Действительно, куда деваться мусульманскому террористу, желающему выйти из игры? А ему придется это сделать, если он бежит с нами.

— Смотри, Мустафа. — Я даже присел поудобнее. — Может, это действительно неплохой вариант. Скажем, один из нас притворился, что у него начался припадок, эпилепсия. Вон у него, например.

— Почему это у меня припадок? — возразил Кудинов. Не вышел еще из накрывшего его упрямства.

— Ну, хорошо, у меня. Я начал биться, мычать. Ты залез в самолет. А я, улучив момент, ударил тебя, и ты потерял сознание. Я завладел пистолетом, прострелил наручники, освободил себя и своего товарища, и мы бежали. Свяжем тебя — никто ничего не заподозрит.

— А дальше что? — повторил Мустафа.

— Рамдан взбесится, отругает тебя, может, врежет пару раз, но и все. Это твой брат, и он тебя любит, сам знаешь. Вы с ним вернетесь в Лондон, и, когда все устаканится, ты дашь знак, что готов встретиться с нашим человеком. Ну, как мы договаривались. И этот человек передаст тебе за этот правильный поступок премию.

— Премию?

— Да, небольшой такой бонус. Дом себе сможешь купить.

Мустафа поднял на меня взгляд. Сомнений в том, что я не пытаюсь его обмануть, у него не было. Мне не раз говорили, что я внушаю доверие. По крайней мере когда говорю правду.

— Дом? Ну вы даете! Допустим. А в какой стране? Где меня примут?

— Да хоть у себя в Алжире. Сделаем тебе новый паспорт, сменишь имя, внешность, в конце концов.

— С какой стати кто-то будет ради меня так стараться?

Мы с Лешкой переглянулись. Мустафа сообразил:

— Вы такие важные птицы?

Он вздохнул. Крутятся шестеренки, работают.

— Ты мне не веришь? — спросил я.

Мустафа снова облизал губы.

— Почему-то верю. — Он помолчал. — А за вас действительно выкуп готовы привезти? Или это ловушка?

— Привезут, привезут. Зачем им рисковать?

— Тогда зачем нам рисковать? Мне то есть? Рамдан получит деньги и вас отпустит.

Правильно мыслит парень. Говорю же, глаза умные. Мы ему предлагаем большую сумму, огромную с его точки зрения. И я не блефую: Контора не захочет внести, так я сам прилично зарабатываю, и что-то у нас отложено на черный день. Однако если Мустафа примет мое предложение, ему придется поменять всю свою жизнь. И, возможно, до конца своих дней прятаться от бывших товарищей. А вот с выкупа он получит, конечно же, сумму небольшую, но легализованную. И будет жить дальше под присмотром старшего брата. Да и зачем революционеру-подпольщику деньги — он их все равно родителям пошлет?

— А твой брат действительно нас отпустит, когда получит деньги? — спросил Кудинов.

— Ну да, — ответил алжирец. Но абсолютной уверенности в его голосе не было.

— Никогда не было так, что он тебя удивлял? — продолжал Лешка. — Он говорил, что сделает так, а поступал как раз наоборот?

— Я понял, — сказал Мустафа.

— Так что для нас есть разница, — резюмировал Кудинов.

— Я понял, понял.

— И тогда каков твой ответ?

— Не знаю. Надо все обдумать.

— У нас есть на это время? — вмешался я.

— Немного есть. Я подумаю.

А дальше случилось вот что. Мустафа поднялся с пола и, скрючившись, стал пробираться к дверце. Левой ногой он уже встал на землю, но правой зацепился за металлическую петлю, за которую закрывался люк изнутри. Он стал терять равновесие, выронил «магнум» и вывалился из самолета. Его голова снова появилась в проеме через пару секунд, но за это время я успел ногой подтянуть пистолет поближе и, упав на пол, завладел им.

Теперь курчавую голову Мустафы и никелированный ствол «магнума» отделяло от силы с полметра, даже меньше. Промахнуться было невозможно ни со сна, ни спьяну, ни даже если ты вообще никогда не стрелял. Одну пулю между глаз. Потом выстрелить в Лешкины наручники, он выстрелит в мои — и мы свободны.

Я никогда не забуду, как этот парень смотрел на меня. В его глазах не было ни страха, ни мольбы, ни ненависти. У Мустафы был взгляд человека, который уже давно распростился с жизнью, был готов расстаться с ней в любой момент. Взгляд человека, удивляющегося каждому новому дню, который выпадает ему как подарок судьбы. Страшный взгляд для парня, которому едва за двадцать. Так я тогда это интерпретировал.

Мустафа понял, что я не выстрелю, не смогу выстрелить в упор. Его брат Абду тоже так не сумел. Он протянул руку за пистолетом.

— Стреляй же! — крикнул Лешка.

И опять я не смог. Ну, не могу, не могу я выстрелить человеку в лицо, когда он на меня смотрит.

— Он не заряжен, — спокойно сказал Мустафа. — Я просто хотел знать, можно ли вам доверять.

7

Кудинов читает много. Ну, как и в моем случае, возможно, правильнее будет сказать, что он успел много всего прочесть. Однако в голове у него от книг остается самая малость. Это не критическое замечание, он сам в этом признается. Причем это обстоятельство Лешку отнюдь не огорчает. Наоборот: он перечитывает понравившиеся ему книги, как будто открывает их в первый раз. Постепенно то тут, то там что-то всплывает у него в памяти, но удовольствия его это не умаляет.