Мне действительно везло. Я был не в том состоянии, чтобы окутывать сейчас жену очередной пеленой вранья.

— Бобби, тогда передай маме, что я сегодня не прилечу. Здесь возникли затруднения, и мне придется задержаться на день-другой. Скажи, чтобы она не волновалась.

Легко сказать. Джессика тут же перезвонит мне.

— Да, и еще скажи, что я сейчас звоню из соседнего городка. Туда, где я живу на озере, сотовый сигнал не проходит. Так что я сам выйду на связь, когда выберусь.

— Так ты завтра прилетишь? Или послезавтра?

— Постараюсь завтра. А дальше — как получится. Ну, все, целую тебя, а ты поцелуй наших женщин. Пока!

— Прилетай скорее.

Пока я с трудом запрятывал телефон за святую святых своего организма, Лешка о чем-то размышлял.

— Они перестают быть такими интересными, когда вырастают? — спросил он.

У Лешки с Таней, которую я видел мельком, маленький сын Максим, с которым мы тоже вряд ли когда-либо познакомимся. Я только помню, что — он в ноябре родился — ему скоро пять. Или шесть?

— И да, и нет. Они переходят в другое состояние. В пять Бобби действительно был необычайно занятным. Но это была занятная живая игрушка. А сейчас он начинает становиться товарищем. Не другом пока еще — товарищем по играм, по путешествиям, просто по жизни. Это не хуже. Нет, они ничего не теряют.

Кудинов кивнул. Все равно жалеет, что его мальчик вырастает.

— А потом, знаешь… Ну, я тебе пример приведу с нашим псом.

Лешка оживился:

— Как-как, напомни, вы его назвали?

Он, может, «Лавку древностей» и прочел, но, я же говорю, он книги забывает сразу.

— Мистер Куилп. Так вот он был совершенно очаровательным щенком, и мы очень расстраивались, что он быстро растет. Что мы не насладимся им, пока он маленький. Теперь он взрослый почтенный кокер-спаниель, но мы любим его не меньше. Наоборот. Он в человеческой стае становится все больше похож на нас. Больше знает слов, лучше просекает ситуации. С детьми то же самое. Так что ты не переживай.

Кудинов все равно вздохнул. Он посмотрел на свою рубаху. Свободная такая, льняная, с мягким воротником, носится поверх брюк. Сегодня утром совершенно белая была.

— Я чувствую себя неопрятным вонючим стариком, — сказал он. — Знаешь, у каких в уголках губ такая белая гадость собирается. Не знаю, как объяснить — она похожа на червяков, которые грибы жрут.

— Это жизнь тела. Какая тебе разница? Ты доживешь до этих лет, только если тебе о-очень не повезет.

— В сорок надо умирать, ну, в сорок пять, — подхватил мою мысль Кудинов. — Пока мужчина еще похож на мужчину.

— То есть сейчас было бы в самый раз?

Лешка согласно затряс головой:

— Да, пока ни лысины, ни брюха, ни радикулита.

— Пока рожа не заплыла. Или, наоборот, не осунулась.

— Пока простата в норме.

— Пока Паркинсон или Альцгеймер тебя не посетили.

— Инсульт не пиз. нул.

— Да, — согласился я. — Столько всего унизительного впереди. Думаешь, нам повезет, и мы со всем этим не столкнемся?

Лешка посмотрел на меня, и мы оба расплылись в улыбке.

— Боюсь, — сказал Кудинов, — боюсь, что чего-нибудь из этого списка нам не избежать. Мы же с тобой умные.

— То есть, если следовать нашей логике, мы, наоборот, недостаточно умные. Раз будем стараться дожить до старости.

— Умом-то я понимаю, что это ни к чему. Но так мы запрограммированы. Тебе вот что помешало бы принять то, что мы оба только что признали разумным?

Не знаю, предлагал ли столь элегантную парафразу смерти кто-нибудь из античных философов.

— У Бобби соревнования по плаванию на следующей неделе. Он боялся выдыхать в воду, я хочу посмотреть, как он с этим справляется. Потом, перед отъездом я боярышник посадил у своей тещи — здоровый такой, с меня ростом, цветет махровыми красными цветами. Хотел бы убедиться весной, что он прижился. Ну и просто, чтобы Джессика у меня на плече заснула — у нее дыхание малиной пахнет. И на острове Пасхи я не был, не видел истуканов. Недавно совсем сам от такой возможности отказался.

Лешка с лукавой усмешкой хотел что-то возразить, но я его опередил:

— Это с эгоистической точки зрения. И, конечно же, мои близкие будут горевать, а мне не хочется их расстраивать.

Заткнулся мой друг. Именно что-то такое хотел сказать.

— А тебя что здесь держит? — спросил я.

— У меня кредит за дом не выплачен. Мы с Таней купили коттедж восемнадцатого века в Корнуэлле. Небольшой, но совершенно чудный: из старого кирпича, с большим палисадником, девичьим виноградом по всему фасаду и видом на океан. Я в нем хотел бы умереть. Ну и Макс совсем маленький, я его еще ничему не научил.

— Это-то как раз, может быть, и к лучшему было бы, — не удержался я.

Кудинов замечание игнорировал.

— Да, и на скачки я уже билеты купил. В Аскот, на второе октября, закрытие сезона.

— М-м, — оценил я.

Мы замолчали.

— Нас послушать, просто два жалких типа, двое ничтожных обывателей, — сказал Лешка. — Ни тебе идеалов, ни благородных замыслов…

— Ни стремления служить чему-то большему, чем ты сам.

— Ни поисков смысла жизни.

— Да. Именно так это выглядит со стороны. Это потом о нас напишут, что ведь именно они ставили подножки ходу истории, когда он рисковал пойти по неправильному пути.

Лешка, судя по собравшемуся гармошкой берлиозовскому лбу, искал, что бы добавить, но тут сдался.

— Лучше и не скажешь. Аминь.

9

Было уже совсем темно, когда послышался характерный звук шагов по высокой мокрой траве. Я на манер гориллы — на ногах, но скрючившись, с согнутыми руками, чтобы не касаться пола — подобрался к дверце. Сквозь сплошную пелену тумана, окутавшего поле, пробивалось пять пляшущих лучей фонаря. Даже не лучей — пятен света, расплывающихся в стоящих вертикально капельках воды.

— Похоже, в полном составе посольство приближается, — сообщил я Кудинову. — Ты кого больше всего хочешь видеть?

— Даже не знаю. Мне ясно только, кто по тебе соскучился.

Группа подошла к самолету и остановилась. Контуры тел едва угадывались в тумане, хотя до них было метра три-четыре. Инопланетяне, прибывшие, чтобы увезти нас на свою планету.

— Мы переводим вас обратно в сарай, — услышал я голос Рамдана.

— Видимость сами видите, какая, — добавил рыжезубый. Я его не видел, по голосу и произношению догадался. — Давайте без глупостей. Чуть что — я стреляю.

Мустафа, кряхтя, залез в самолет и открыл замок цепи.