волшебный цветок – на такой летели и ползли все обитатели ночи, включая суккубов и духов индейских предков.

Пока расправлялись с рисом, овощами и рыбными консервами, незаметно спустились быстрые тропические сумерки.

Хуана Аплетаев отправил спать, а сам под монотонную песню генератора просидел посреди бескрайнего девственного леса у сияющего мертвенным светом бутона до двух часов ночи. Лёт был хороший – луна спряталась за облаками и не отваживала своим сиянием крылатые племена от лампы. Никита собрал с экрана уйму удивительных существ, один вид которых поражал воображение и вынуждал снять панаму перед фантазией Создателя. Поскольку рядом не было свидетелей, способных привести в смущение, он вполголоса разговаривал с существами, спрашивая их о дереве хьяло: где отыскать его, чтобы добыть себе цветок? Бабочки трепетали, каллипогон поскрипывал – тайну никто не выдавал. С тяжёлым гудением прилетела Megasoma actaeon размером с добрый кулак – ничего не сказала про дерево хьяло. Megasoma ashaninca не явилась.

Уже в Пуэрто-Мальдонадо, на берегу широкой, как Нева, Мадре-де-Дьос, сельва предложила Иванюте щедрый аванс.

Из Куско в этот городишко, поднявшийся на волне местной золотой лихорадки и опустившийся с её откатом, добирались целый день: серпантины, тягуны, перевалы, стада альпак, снежные вершины, снова серпантины, объезд сыпухи, завалившей дорогу и охраняемой нарядом полиции, наконец – спуск, где на пологих склонах поднялись в рост шевелящие зелёными космами пальмы. Пуэрто-Мальдонадо, осаждённый дождевым лесом и погружённый во влажную неподвижную духоту, вид имел запущенный, под стать рекомендованной в турагентстве гостинице «Дон Карлос» – пухлая девица индейских кровей за стойкой говорила на ужасном испанском (впечатление спасал ручной пучеглазый лори, сидящий на её плече), бассейн был не чищен и полон плавающей чепухи, древний кондиционер в номере рокотал, как дизель большегруза, а из душевого шланга прыскала только холодная вода. Которая, впрочем, была тёплой. Зато на втором этаже располагалась открытая терраса с видом на реку, две неоновые лампы ярко освещали белёную стену – из спустившейся тьмы на стену летела дивная тропическая невидаль. Иванюта обнаружил эту террасу, когда после осмотра номеров всей компанией выехали в город за фруктами, вином и писко – вернулись уже в сумерках, мерцающих огоньками светлячков, и тут такое…

Пока товарищи в его с Гуселаповым номере сибаритствовали, Иванюта полночи провёл на террасе, в лихорадочном азарте собирая в морилку с оштукатуренной стены и кафельного пола дары ночной сельвы. Тут были длинношеие агры, блестящие синим металлом стафилины, стремительные скакуны-неотетрахи, золотистые циклоцефалы, дупляки с рогом на голове и возлюбленные Иванютой долгоносики: пара риностомусов с раздутой в шар грудью, пять мезокордилусов и несколько малышей, требующих работы с определителем. На свет, конечно, летели и ночные бабочки, и пёстрые лесные клопы, и нежно-зелёные кузнечики, и прочие эфемерные порождения мрака, но их Иванюта не трогал – чужого он не брал.

Утром, оставив машину на гостиничной парковке, отправились в отделение турагентства, взявшегося забросить их на неделю в гущу сельвы. Гуселапов, успев воспользоваться в номере Wi-Fi, был в курсе мировых новостей и теперь делился с товарищами:

– Учёные из Свободного университета Брюсселя выяснили, что за последние четыре года пылевые клещи стали проявлять признаки социального поведения.

– Надо же, – вздохнул Пётр Алексеевич. – Так вот кто придёт на смену человеку, когда уставший Бог вычешет его с лица земли, как репей с собаки.

– Бог, конечно, есть. – Гуселапов взялся за дужку очков, поудобнее пристраивая их на носу. – Но что-то его не видно.

– Наверно, он маленький, – предположила Полина.

При этих словах Иванюта ощутил, как в груди его с боку на бок повернулась тоска.

В конторе турагентства их передали под опеку парнишки-индейца лет двадцати двух, бегло говорящего по-английски. Тот, в шортах и шлёпках, привёл компанию на пристань полноводной желтовато-серой Мадре-де-Дьос. Там уже томились две молодые североамериканки с лёгким подкожным жирком, седой невысокий испанец, стайка неунывающих итальянцев и какая-то молчаливая пара неопределённой национальности – все намеревались вкусить первозданных красот тропических дебрей. Парнишка в шортах и шлёпках оказался гидом их группы, звали его Борис.

Разместились в длинной узкой лодке с навесом от дождя и двумя скамьями вдоль бортов. Нет, не пирога – как выглядит пирога, Иванюта знал из детских книжек. Лодочник завёл мотор, и, оторвавшись от пристани, посудина заскользила вниз по реке, рассекая взблескивающую под солнцем мутноватую гладь. Американки кричали что-то друг другу в уши, перекрывая шум мотора. Пара неопределённой национальности, обнявшись, молча смотрела на реку. Седой испанец сутулился, устремив взгляд под ноги, будто пуды накопившейся усталости лежали на его плечах, как агнец на плечах Доброго Пастыря. Итальянцы жестикулировали и громко смеялись. «Это только кажется, – подумал Иванюта, – что в итальянцах нет ничего особенного, кроме жизнелюбия и проворства». Он извлёк из кармана блокнот и записал: «Одна из утончённых форм защиты своей приватности – демонстративный гедонизм и ироничность вкуса. Они ограждают от печалей, страданий и вообще всего серьёзного и глубокого. Весёлые остряки пользуются иронией, как театральным гримом. Они хотят, чтобы в них ошибались и не тревожили попытками добраться до нежной сердцевины». Подумав ещё немного, Иванюта записал: «Можно верить и в маленького Бога, как иные верят в неуловимые кварки и бозоны: мол, они, эти незримые крохи, и есть загадка и мотор Вселенной».

Через полчаса лодка пристала у глинистого берега к небольшому дощатому причалу. От причала лестница вела вверх, на крутой склон, местами переходящий в обрыв. Там, наверху, у леса была отвоёвана приличная делянка, расчищенная, окультуренная и превращённая в ухоженную цветущую поляну, на которой выстроились в два ряда штук восемь-десять бунгало на бетонных сваях плюс кухня с обеденной зоной и пара технических построек – возле них крутился персонал в виде двух голых по пояс индейцев. Зелень на поляне была подстрижена, возле домиков вызывающе алели кустистые цветы, а вдоль дорожек строем стояли банановые деревья, которые в действительности – трава.

Наверху, у лестницы, гостей встречала шустрая свинка-пекари с длинным рылом и рябой щетиной. Она была добродушна и любопытна, совала пятачок в подставленные ладони и вообще куда только можно. Американки завизжали от восторга – Борис сообщил, что свинку зовут Хиллари.

Если на реке ещё гулял ветерок и веяло свежестью, то лагерь накрывала банная духота – воздух был неподвижен, сыр и липок на ощупь. На ветке дерева у обрывистого берега сидели два сине-жёлтых ары и, склоняя на бок головы, рассматривали гостей.

Когда в столовой выдавали ключи, Полина по настоянию Иванюты попросила поселить их в соседних бунгало на самом краю леса. Генератор, как предупредил Борис, работает здесь пять часов в сутки: