– Крепко, Серый, тебя на критику пробило. Все не могут быть творцами. Творила всегда маленькая кучка. Остальные – биомасса. Так было, есть и будет. Ничего нового.

– Да не об этом я, Кира, это-то как раз ясно, только я не об этом.

– Тогда о чем?

– Об амбициях, которые прут у них из всех щелей. А за ними тишина, пустыня. Пойми, я не против амбиций, но по делу. Подойди сейчас к любому, спроси: «Чего бы ты хотел прямо завтра с утра, только по чесноку?» Уверен, он ответит: «Проснуться богатым и знаменитым». Не снять на скромные бабки охрененный фильм, потом сутками корпеть в монтажной над раскадровкой, не написать в бессонных ночах стоящую книгу, уж тем более не создать новый двигатель внутреннего сгорания, а проснуться, имея сразу все и всех. Они думают: «Вот будет у меня все, тогда я развернусь, сотворю шедевр!» Но их надежды – гнилая туфта. Прикинь, три недели назад я рассуждал примерно так же. А на днях, знаешь, что понял? В нас сидит один глобальный дефект. Мы не умеем получать кайф в процессе движения. Нам нужны быстрые результаты, мгновенный приток бабла и успеха. Аа-а… – Сергей обвел глазами окружающих, – в любви то же самое, каждая из крутящих здесь задом телок на аналогичный вопрос если не ответит, так подумает: «Проснуться в постели с богатым и знаменитым…» Ни одна не скажет: «Просто любить». Хотя, – он снова прошелся взором по здешней тусовке, – кого тут любить? Треть – конченые геи, половина – бисексуалы. Во-он тот, глянь, у окна, с бритыми височками, подъезжал ко мне пару месяцев назад – типа, давай интимно уединимся. Ну, я ему объяснил, что думаю насчет такого уединения.

– У меня здесь ни с кем таких заходов не было, – усмехнулся Кирилл. – В целом ты слишком к ним суров. Все мировые язвы на них повесил. Не забывай, Земля вращается быстрее, Вихри Россби не дремлют, ход времени ускорился – научный факт. Глобальные мировые процессы диктуют свои правила. Так что, ты зря на них катишь, их жажду быстрых результатов можно понять. Среди них наверняка есть прогрессивные таланты.

– Не будь трубачом «дубль два», Кира. Только он, с его вселенским наивом, может считать их через одного прогрессивными. Ну, найдется, может, пара-тройка индивидуев. И те пребывают в наркоте либо в вечной ленивой депрессухе, что никому не нужны и никем не поняты. Трусливые полуталанты с облезлыми крыльями, разлагающие себя ленью и наркотой.

– Не возносись над толпой, Серый, не рекомендую. Потом, Леха же не такой.

– А что Леха? Талантлив, не спорю, в злоупотреблении дури замечен не был, но ленив до черта. Ни одной музыкальной пьесы до конца не склепал. Разгильдяй – поискать. Опаздывает вечно. Австрия ему вряд ли мозги вправит. Там родиться надо, вырасти, впитать их дисциплину.

– Узнаю тягу к немецкому порядку. – Кирилл похлопал Сергея по плечу. – Брось, там, с их устоями, еще тухлее. Была возможность убедиться. От их улыбчивой фальшивой добропорядочности мутит конкретно. А потом, музыкант без разгильдяйства – нонсенс. Хотя мы все по-своему разгильдяи. Нам с тобой тоже не отвертеться.

– Я – да. Прельстился халявой, продался богатой бабе. Ты – нет, Катька твоя – нет. Честно, не ожидал, что ты способен оторваться от родительской кормушки.

– О чем ты, Серый? Я тут недавно не погнушался, у матери прилично денег взял. Хотя брал, по сути, отцовские. Когда брал, знаешь, на чем себя поймал?

– На чем?

– Мне стало жалко себя. Не ее, а себя. Я в тот момент подумал, что мы все: ты, я, Лешка, еще много таких же – до сих пор хотим сидеть в песочницах, лепить куличики, хвастать, у кого круче совочек, ведерко или машинка. И чтоб в идеале отцы сидели на скамейках рядом, а матери из окон звали нас ужинать, а потом долго гладили перед сном по волосам.

– Да-а, – протянул Сергей, – известная феня, если у тебя в детстве не было велосипеда, а сейчас у тебя «бентли», то в детстве у тебя все равно не было велосипеда. Вообще-то, – усмехнулся он, – я б сейчас от песочницы не отказался, хрен с ним, с велосипедом.

– Вот-вот. А насчет Катерины ты прав. Она сильная. Правда, не знаю, на сколько нас хватит. Эйфория ушла, храп «Прости Господи» усилился, нищие стены оголились. Остается только пойти по стопам отца.

– В смысле?

– В смысле – отвезти старуху Степанову подальше за город, пристроить с кляпом во рту в канаве, а перед этим заставить переписать квартиру на кого-нибудь из нас. Родни у нее вроде не наблюдается. Шучу, Серый, шучу, конечно. Разговор у нас с тобой получается какой-то недетский. Непривычно, что б ты так рассуждал.

– Меня на такой разговор, может, никогда б не пробило, если бы эта престарелая сучара Зося меня не бортанула.

– Какая связь?

– Связь прямая. Меня будто окунули в дерьмо, накрыли крышкой и шепнули: «А ну-ка, попробуй, братишка, вытащи себя сам». И я вытащу, Кира, вытащу, блин. Я ведь умный. Похоже, жизнь сама кинула предъяву: на что, типа, годишься? Я, кажется, созрел для реализации своего основного таланта. Ух, я теперь рыть землю буду! Первая ступень – пилот-любитель, вторая – пилот коммерческой авиации. Ух, гнилье это, элита эта гребаная, стопудово будет от меня зависеть, как я штурвал поверну. «Бэху» продать, правда, придется – курсы платные.

– Туда вроде без диплома о высшем техническом не сунешься.

– Ты меня поражаешь, Кира. Вопрос с дипломом я решу, как нефиг делать. Главное, я азы в армии изучил. Осадчий, хоть злой был мужик, потихоньку от начальства дал нам основы управления летным средством. Я там, в армии, понял – высота меня любит. Знаешь самый мощный и затяжной оргазм?

– Ну и?

– Высота плюс скорость.

– Короче, автосервис отменяется?

– Ты сомневался? Наживать простатит под чужими тачками на пару с отцом? Хера вам лысого. Все слышали? Вот вам вместо рихтовки с грунтовкой. – Сергей продемонстрировал окружающим соответствующую фигуру с крепко сжатым кулаком. – «Бэху» жалко, но надо ваять будущее.

В начале августа в интернат прибыл новый поселенец и в первый же вечер облюбовал Берту. Случилось это за ужином в столовой. Его посадили от нее через столик, к странноватому, подозрительному Ивану Алексеевичу, и боковым зрением она подметила, что новичок частенько скашивает глаза в ее сторону.

«Только этого мне недоставало, – подумала Берта. – Хотя… на ловеласа не похож, глаз не масленый, не раздевающий, однако… какие теперь раздевания… смешно…» Взоры новичка были скорее страдальчески-человеческими, чем сугубо мужскими. «Уж мне ли не разбирать мужских взглядов, похоже, помыслы его чисты», – с внутренней грустью усмехнулась она на третий день. Был он худым и высоким, ел совсем мало, Берта нарекла его про себя благородным идальго и даже начала испытывать легкую вину за его недоедание.

Двадцать второго августа, в день ее рождения, в час ее послеобеденного уединения на лавочке он пробрался сквозь кусты, испросив разрешения, подсел к ней, интеллигентно сохранив между ними расстояние примерно в метр. Немного помолчал, любуясь домиком, который она рисовала веточкой на земле, потом негромко начал: