Минут через пятнадцать остановилась, зачарованно глядя на ворота с внушительной надписью. Сложила карту и сунула ее в мусорный ящик для бумаги, и стало понятно, что она нашла наконец то, что так долго искала. Это было кладбище Оку-но-ин.

Нарифуми закашлялся. Что происходит? Почему всех так влекут эти пристанища мертвых?

Золотоволосая медленно прошла через ворота. В тени высоченных кедров, на угольно-черной земле тянулись ряды надгробий, заваленных рыжей хвоей. Шеренги каменных фонарей заменяли им солнце. Дорожки переходили в ступени, поднимались на холмы, спускались, расходились и сходились снова. Воздух был напоен запахами – хвои, коры, пряным торфом и чем-то сладким, чем всегда пахнет на кладбищах.

Около могилы с памятником, похожим на обвязанные алыми фартучками детские фигурки, она положила пакет с мочи. Там уже стояло несколько баночек с соком. Прошла все кладбище насквозь и остановилась на мосту через реку, дно ее серебрилось монетами – их бросали паломники и туристы.

Дальше она повела себя совсем странно. Швырнула что-то в воду, но не деньги, а что-то цветное. Ему показалось, что это были кредитки. Но он решил, что ошибся и, может, это было что-то другое. Что бы это ни было – она сделала это не случайно.

Постояла перед внутренним святилищем с мавзолеем. У зала фонарей нашла киоск, где продавали омамори на счастье. Достала из кармана листок и протянула продавщице. Как показалось Нарифуми, та испугалась, но закивала и ушла куда-то внутрь. Затем вернулась с женщиной в сером кимоно. Женщина вышла из киоска, поклонилась золотоволосой и показала ей на небольшую беседку.

Там они сели, и Нарифуми видел, как японка, склонившись с большой лупой, гадала золотоволосой по руке, кивая, как заводная кукла.

После этого золотоволосая вернулась в рёкан, в руках у нее был толстый конверт, который она оставила у консьержей, и попросила отдать тому, кто будет ее спрашивать.

Вместе они доехали до выезда из города. Там она прошла по указателям до водопада. Посетителей почти не было. Весна была еще слишком ранней для долгих лесных прогулок. Она поднялась по лестнице до смотровой площадки. Там, на самом верху каменной скалы, вода трех горных ручьев сплеталась в один поток, чуть тормозила у большого плоского камня и падала вниз белой пеной, на черные, горящие бликами камни. Какое-то время она смотрела не отрываясь на воду, потом сняла обувь, перешагнула бамбуковую изгородь с предупреждающей надписью и нетвердо пошла по воде к отвесному краю. Чтобы не упасть, широко развела руки.

Нарифуми хотел было крикнуть. Но она была слишком далеко, и было, пожалуй, страшнее напугать ее – он просто побежал по мшистой лестнице наверх и в самый последний момент между деревьев увидел, как она прыгнула в поток, закрывая руками лицо.

Расследование вели недолго. Нашлись свидетели падения и того, что там, на площадке, она была одна.

Сгоревшие остатки ее документов обнаружили в раковине в комнате, которую она снимала в рёка-не. Было понятно, что она уничтожила их сама. В конверте, что золотоволосая оставила после себя, лежали двадцать три тысячи долларов и просьба быть похороненной на Коя-сан – в жемчужного цвета кимоно, аккуратно разложенном на футоне.

Нарифуми было больно, но в конце концов она бы все равно уехала, а это все равно что умерла. А так она захотела остаться здесь. И это хорошо. Почти как если бы она захотела остаться с ним. Навсегда.

Вечером он пошел туда, в дом с заброшенным садом. Ему нужно было с кем-то об этом поговорить. Мадам уже спала, а Айо мыла рис, когда он пришел.

Они сели на улице – вечер был теплый, и Нарифуми рассказал ей, почему он здесь и все, что произошло с золотоволосой. Потом они молчали, ели рис с маринованной редькой, опять молчали, а после Айо сказала:

– Я могу попросить Мадам похоронить ее у нас.

– У вас?

– Ну да.

– Вряд ли она согласится.

– Я могу ее попросить.

Нарифуми улыбнулся. Какая смешная девушка. Насколько он понимал, у хозяйки был сложный характер – и уж вряд ли она будет слушать прислугу.

Удивился самоуверенности Айо. Улыбнулся еще раз. Она поняла его иронию. И будто чуть обиделась.

– У нее доброе сердце.

Нарифуми пожал плечами:

– Я просто не думаю, что она будет с кем-то делиться своей землей.

– Но у нас же много земли.

Он опять улыбнулся:

– У вас? – Почему-то ему стало неприятно, что она так наивно ошибалась.

– Ну да. У нее все еще большие связи.

– Айо-сан.

– И, если бы она слышала, как ты рассказывал про эту женщину с золотыми волосами… у нее должны быть действительно веские причины, чтобы сделать то, что сделала она.

Он кивнул.

– Просто, когда пять лет назад умер мой отец…

– Твой отец?

– Да, разве я не говорила? Мой отец был здесь садовником. Так вот, после его смерти Мадам не хотела никого нанимать в сад. Она не хотела, чтобы изменилась энергия сада.

Потом Нарифуми помог ей отнести посуду в дом.

– Ты стоял сегодня долго у ворот и не входил, ты сомневался? Я видела тебя с лестницы.

– Я засмотрелся.

– На что?

– Там, у дорожки, вылез папоротник. Ты замечала, что ранние ростки папоротника – как шеи лебедей-подростков в грязном, свалявшемся пухе? Как будто мерзнут, свернувшись в спираль. То розовые, то почти синие. Еще чуть солнца – и они потянутся вверх, выпуская листья.

Он говорил негромко, а Айо слушала. По лицу у нее опять покатились слезы, она смахивала их тонкими пальцами. Он замолчал и поцеловал ее в щеку.

Потом Нарифуми уехал в Токио. Прожил там месяц, затем неожиданно уволился, отработал положенное, съехал с квартиры, снял комнату на складе, куда сложил весь свой скарб, – и переехал на Коя-сан.

За это время Айо чуть загорела и у нее заметно отросли волосы.

– Деньги ее передали Мадам – так решил префект, – Айо подняла глаза на него и тут же их опустила. – Как бы в оплату за участок. Так вот, Мадам хочет потратить их на сад.

Нарифуми чувствовал, как соскучился и что она рада его видеть.

– И хочет, чтобы этим занялся ты.

– Я? Но почему?

– Она сказала, что в ее жизни никто и никогда так не говорил про ростки папоротника. И еще – что ты напоминаешь ей Харуми.

– Харуми? Кто это?

– Мой отец.

– Айо! Можно я спрошу тебя?

Она кивнула.

– Ты когда-нибудь думала о том, чтобы уехать?

– Нет. Я не могу оставить Мадам!

– Но у тебя же должна быть своя жизнь. Ты понимаешь? Своя.