– Да уж. Двадцать первый век.

– Мадам говорит, что она много училась, и знает, что счастье не в этом.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать или двадцать два. Хотя Мадам говорит, что семнадцать. Но ей всегда хотелось, чтобы я была моложе.

Ясно, что ее хозяйка, да и сама она, были явно не в себе. Жили тут затворниками и совсем потеряли разум. Нарифуми посмотрел на Мадам. Та дышала уже совсем ровно. Большие руки лежали вдоль необъятного тела – пальцы в крупных перстнях и широких браслетах. Крупный нос, рот, тонко выщипанные брови, на закрытых глазах густые наклеенные ресницы – ей было около шестидесяти. Видимо, дама с характером.

– Как тебя зовут?

– Айо.

– И что ты делаешь здесь?

– Ухаживаю за Мадам.

– Одна?

– Сейчас одна.

– Трудно?

– Было труднее, когда Мадам выезжала.

Она говорила с чуть заметным акцентом, но понять, какой префектуры этот акцент, было невозможно. И может быть, это был просто какой-то дефект речи.

– Тогда тут были еще люди и много было возни с платьями и украшениями. Сейчас она не выезжает, но приходится больше готовить.

– Сад, думаю, был красивым?

– Он и сейчас красивый.

– Запущенный.

– Садовник умер пять лет назад, тогда и Мадам перестала выходить. Потом кухарка ушла.

– Почему?

– Не справилась.

– А ты осталась?

– Конечно, я осталась. Хотите чаю?

– Да. Спасибо. – Нарифуми поклонился.

Айо поклонилась ему в ответ и пошла в другой конец дома.

Скоро она вернулась и поставила у ног Нарифуми небольшой поднос с ножками, на котором теснились чайник, чашка и пиала с пастой из бобов. Потом она принесла такой же поднос, но только с чаем, для себя. Еще раз поклонилась и села. Она пила чай, опустив глаза, тонкой ладошкой придерживая дно чашки. Бобы были сладкие и вкусные. Нарифуми с благодарностью пил чай, наблюдая за девушкой. Веки ее просвечивали голубоватым, ушные раковины заострялись кверху. Она все это время молчала. Потом унесла посуду и опять села у хозяйки. Нарифуми засобирался. Девушка испуганно посмотрела на него.

– Я могу навестить вас утром.

Она улыбнулась:

– Там калитка слева от ворот – закрывается на веревочную петлю. Спасибо вам.

– Тебе нужно отдохнуть.

– Я все равно не усну.

Нарифуми поклонился и пошел к выходу. Она долго не закрывала за ним дверь, смотрела, как он идет через сад.

К середине ночи Нарифуми проснулся и долго не мог заснуть, ворочался и все думал про этот странный дом, про девушку Айо и ее больную Мадам.

Утром Нарифуми разбудил гонг – в шукубо призывали к молитве, значит, почти шесть утра. Он испугался, что упустил золотоволосую, но вспомнил, что она остановилась в рёкане, который не строго соблюдал религиозные традиции, – и, хотя утром служба все равно проходила, постояльцев к ней не будили и принимали всех желающих. Завтрак им будут разносить по комнатам только в восемь. Он умылся, пошел в храм, простоял службу, бросил в коллектор мелочь, зажег палочку под Буддой и купил свежую рубашку в магазине через дорогу.

День наступал очень странный – без теней. Ровный свинцовый свет.

При свете сад и дом были не такими зловещими, но все равно, когда он открыл калитку и шел по заваленной ветками дорожке к дому, ему было не по себе. Айо открыла, как только он постучал. Мадам все еще спала – и Айо не знала, как дать ей лекарство, которое доктор рекомендовал на утро. Нарифуми объяснил: пока она спит, все в порядке. А лекарство можно дать тогда, когда Мадам проснется. Видно было, что Айо совсем не спала – у нее были красные глаза, и она постоянно зевала. Нарифуми пообещал зайти вечером. Когда пошел к дверям, заметил у одного из окон, на низком столе огромную коробку. Метра два длиной, не меньше. Рядом были разбросаны порезанные журналы, на приставном маленьком столике лежали ножницы, ножи для бумаги, большой флакон лака для волос, несколько тюбиков клея и разноцветные губки. Большая часть этой огромной коробки уже была оклеена вырезанными из журналов фотографиями и картинками. Это был странный коллаж. Портреты красавиц переплетались с фотографиями машин, небоскребов, цветов, сумок всевозможных цветов, флаконов духов, портретами политических деятелей, изображениями флагов, яхт, ювелирных украшений, еды, пейзажами и дорогими интерьерами.

– Айо, что это такое?

– Это хобби Мадам. Она делает это, когда у нее есть свободное время.

– Она клеит эти бумажки?

– Да, я иногда помогаю ей вырезать. У нее сейчас не очень хорошее зрение.

Нарифуми подошел поближе. Коробка была украшена так же и внутри. Вырезанные по контуру картинки укладывались с необыкновенной тщательностью, приклеивались, потом покрывались лаком. Нарифуми провел пальцем по картинкам. Стыки было почти невозможно почувствовать.

– Мадам украшает свой гроб.

Нарифуми отдернул руку.

– Что?

– Да. Мадам заказала гроб давно, по собственному чертежу. Она считает, что я вряд ли смогу сделать все как нужно. Она даже организовала небольшое кладбище.

– Кладбище?

– Да. Очень красивое. У нас большая территория. Хотите, я вам его покажу?

Она вышла из дома, свернула направо, прошла вдоль засохшего ручья и стала подниматься по ступеням, вырубленным в высоком каменном склоне. Лестница несколько раз поворачивала и наконец вывела их на самый верх – на большую очищенную от деревьев площадку. На квадрате земли, засыпанном белой галькой, лежала плита темного гранита. На отшлифованной поверхности было выгравировано имя и только дата рождения.

Отсюда открывался великолепный вид. Далеко, на склонах, рабочие в широких белых штанах жгли лапник, и по ущельям плыл дым, разделяя горы. Кедровые леса переходили в бамбуковые рощи, а те спускались к цветущим садам сакуры вокруг немногочисленных жилищ.

Нарифуми вздохнул, закрыл глаза и постоял какое-то время.

– Ты придешь вечером?

Слышно было, что она волнуется.

– Я постараюсь.

Он слонялся возле рёкана, где остановилась золотоволосая, взял в закусочной дорожный набор и съел его, присев прямо на траву. В обмен на сто двадцать иен из аппарата, что стоял тут же в сквере, выпала горячая бутылка зеленого чая. Он завернул ее в куртку и сунул под мышку – ждал, когда она чуть остынет, и, когда он почти допил этот чай, золотоволосая наконец вышла из ворот. Сверяясь с картой, повернула налево, обогнула небольшой полицейский участок и пошла, разглядывая витрины. Купила у торговца сладостями розовые мочи, съела одну, а другие взяла с собой. Несла их в красном бумажном пакете как дорогой подарок.