– Какой позор, совесть бы имела! Эта женщина ведет себя так, будто она у себя дома! Если она уходит и с кем-то встречается, мне до этого дела нет, это касается только ее, но чтобы она принимала здесь своих так называемых друзей – вот этого я не потерплю! А с тех пор, как приехала её невестка, – о, против той я ничего не имею, она иностранка, но очень милая и довольно-таки глупенькая! – с тех пор, говорю, как она здесь, «княгиня» успела уже дать два больших приема в ее честь. Сам понимаешь, когда она явилась сообщить мне о первом, я высказала ей все, что думаю, чтобы она не рассчитывала на меня, не стану я угощать ее компанию. Теперь вокруг нее вертится целая шайка каких-то хлыщей, которые зарятся и на ее драгоценности, и на ее особу, и две, не то три полусвихнувшиеся девицы, среди которых, представь себе, и твоя кузина Адриана. Вот она, по-моему, окончательно рехнулась: остригла волосы, выставляет напоказ ноги и по вечерам разгуливает в каких-то рубашонках, мало что прикрывающих!.. Но, возвращаясь к первой вечеринке: мой отказ не слишком-то смутил красотку: она все заказала в «Савое», включая официантов. Прислуга на вечер! Здесь! Представляешь себе? Такой стыд! Я потом три ночи плакала, даже обиделась на Дзаккарию, потому что он, видишь ли, отказался уйти со своего поста и встречал всю эту публику...

– Надо же было хоть кому-то присмотреть, – робко подал голос дворецкий, чья величественная физиономия обмякла, как всякий раз, когда ему приходилось терпеть особенно «крупные» вспышки гнева его супруги.

– А ангелы и Пресвятая Дева с этим не справились бы? Я их попросила, а они всегда прислушивались к моим молитвам. Так что тебе бы лучше...

Альдо смело ринулся в бой:

– Погоди немного, Чечина! Я тоже имею право кое-что сказать. Но прежде свари мне кофе, поговорим потом. – И, обернувшись к старому дворецкому, прибавил: – Ты хорошо сделал, Дзаккария. Я не могу обвинять Чечину, она вправе отказаться готовить угощение, но за дом отвечаешь ты.

– Мы сделали все, что могли, я и малышки – я имею в виду горничных. Господин Бюто тоже мне помог. Он засел у вас в кабинете и никого не впускал ни туда, ни в кладовые...

– Сердечно благодарен вам обоим. Но скажи мне, когда же она приехала, эта американка?

– Две недели тому назад, с ней был муж...

Альдо одним прыжком вскочил с кресла, в котором с наслаждением раскинулся, отдыхая после тяжелого для еще не до конца окрепшего организма путешествия.

– Он был здесь? Сигизмунд Солманский?.. Посмел прийти в мой дом?

– Этому типу наглости не занимать! – понизив голос, произнес Адальбер.

– О нет, во дворце он не жил. Графиня, впрочем, тоже. Они сначала поселились в «Бауэр Грюнвальде», а потом, когда он уехал, его жена отправилась на Лидо, где, по ее мнению, намного веселее...

– А куда он держал путь?

Дзаккария развел руками, демонстрируя полное неведение. Вернулась с нагруженным подносом Чечина и сообщила, что горничные уже готовят комнату для «синьора Адальберто».

– Если хочешь поговорить с полькой, то она здесь, – прибавила хранительница домашнего очага, обращаясь к своему любимцу. – Она ждет возвращения хозяйки, чтобы помочь ей... раздеться! Можно подумать, такой уж тяжкий труд – снять рубашонку, под которой, считай, и нет ничего!

– Это ни к чему, – сказал Морозини, знавший, какой ужас испытывает перед ним верная Ванда, до гроба преданная своей хозяйке. – Мне никогда не удавалось добиться от нее ничего, кроме невнятного лепета.

И тут ему пришла в голову мысль, которой он поспешил поделиться с Видаль-Пеликорном: почему бы ему не отправиться поприветствовать невестку своей временной супруги и не извиниться за то, что не имел возможности принять ее лично? Альдо достаточно хорошо знал американок и понимал, что эта женщина не останется равнодушной к такому проявлению вежливости. А тем временем Адальбер подождет Анельку и поболтает с ней. Как знать, вдруг удастся что-нибудь у нее выудить?

На следующее утро Морозини лично сел за руль моторной лодки, в половине двенадцатого спрыгнул на причал Лидо и, широко шагая, направился к курортному отелю.

В глубине души он опасался не слишком теплого приема, однако его опасения быстро рассеялись. Альдо едва успел заговорить с управляющим, которого знал давно, как увидел спешившую к нему совсем молоденькую женщину в белом пикейном платьице, со слегка растрепанными светлыми волосами, выбивавшимися из-под белой повязки. Остановившись перед Альдо и глядя на него широко раскрытыми голубыми глазами, она покраснела, смешалась и, пытаясь изобразить реверанс, едва не споткнулась ножками в белых носочках и белых же сандалиях о собственную теннисную ракетку, которую держала в опущенной руке.

– Я – Этель Солманская, – сообщила она, еще неуверенно выговаривая польские окончания слов, и гость пожалел, что ее голос звучит с гнусавым американским акцентом. – А вы... мне сказали, вы – князь Морозини?

Она явно была сильно смущена и взирала на высокую породистую фигуру, узкое лицо под темными, чуть серебрившимися на висках волосами, голубые глаза со стальными отблесками и беспечную улыбку гостя, галантно склонившегося перед ней, с простодушным любопытством и восхищением.

– Собственной персоной, графиня. Счастлив засвидетельствовать вам мое почтение.

– Вы... муж... Анельки?

– Да, в общем, так считается! – ответил Альдо, которому совершенно не хотелось обсуждать свое странное семейное положение с этим миниатюрным существом, напоминавшим изящную статуэтку и, похоже, обладавшим небольшим количеством мозговых извилин. – Я узнал, что вас принимали в моем доме, когда меня самого там не было. И вот я здесь, чтобы извиниться перед вами...

– О!.. О, не стоило... в самом деле... – лепетала она, еще сильнее покраснев. – И как это мило, что вы пришли сюда... Мы... может быть, сядем и выпьем что-нибудь?

– С удовольствием, но я вижу, что вы собирались играть, мне не хотелось бы лишать вас удовольствия.

– Ах, вот что!.. Это совсем не важно!

И, обернувшись к дожидавшейся ее поодаль группе молодых людей в белом, графиня крикнула прямо-таки устрашающе-пронзительным голосом:

– Не ждите меня! Нам с князем нужно поговорить.

Особенно звонко она выкрикнула титул, чем немало позабавила Морозини, потом выпятила грудь, схватила его за руку и потащила на террасу, где, едва усевшись в удобное плетеное кресло, немедленно потребовала виски с содовой.

Альдо поддержал ее выбор и произнес небольшую речь о традициях венецианского гостеприимства и о том, как сильно он сожалеет, что вынужден был их нарушить, особенно по отношению к столь прелестной особе. Его слова пьянили Этель не меньше, чем виски, и заданный им в заключение вопрос показался ей совершенно естественным:

– Как же получилось, что ваш муж оставил вас одну в таком опасном городе, как Венеция? Опасном, разумеется, для красивой женщины...