«Мы затравленно мчимся на выстрел» = «Зверь бежал на ловца»; «Залп — и в сердце, другой — между глаз. <…> Видно, третий в упор меня срежет» (АР-2-126) = «Снес, как срезал, ловец, / Беглецу пол-лица», «Я верчусь, как прыгун на манеже. <…> Вон кругом кувыркаются волки, / И спокойны стрелки, как назло» (АР-2-126) = «Там у стрелков мы дергались в прицеле»; «Гонят весело на номера» = «Умора просто, до чего смешно!»; «И я прыгаю через запрет» (АР-17-152) = «И запрыгали двое, / В такт сопя на бегу». Различие же состоит в том, что в первом случае герой вырывается из флажков на свободу, а во втором — его ловят и возвращают в лагерь.

Важные параллели обнаруживаются между «Побегом на рывок» и другой лагерной песней — «Летела жизнь» (1978): «Нашел дружка из Крыма я в Сибири, / Я с ним и резал пополам судьбу»[487] (АР-3-191) = «Обернулся к дружку: / Почему, мол, отстал? / Ну, а он — на боку, / И мозги разбросал» (АР-4-14); «Цинга с прикладом зубы нам дробили» (С4Т-3-277) = «И прикладом ловец / Беглецу — пол-лица»2бз (С4Т-3-276, СЗТ-2-454); «Бывал я там, где и другие были, — / Все те, с кем резал пополам судьбу» /5; 156/ = «Кто в бегах со мной был, / С кем судьбу я пытал? / Про статью не спросил, / Как зовут — не узнал» (набросок 1975 года /5; 504/).

В первом случае речь идет о сибирских лагерях («Аукнулось — откликнулось: в Сибири / Я с ними резал пополам судьбу» /5; 492/), а во втором — о побеге из вологодского лагеря (заметим, что Вологду называли «подстоличная Сибирь»). Причем «судьбу пытал» лирический герой и в песне «Я еще не в угаре…»(1975): «Завтра я испытаю судьбу…». По этой же причине он говорит: «Бывают дни — я голову в такое пекло всуну, / Что и Судьба попятится, испуганна, бледна» («Песня о Судьбе», 1976).

Отдельно следует остановиться на связях «Побега на рывок» с «Песней о погибшем друге» (1975), в которой друга лирического героя также убивают, а сам он возвращается живым: в ранней песне — с войны, а в поздней — из побега (хотя и не по своей воле).

В обоих случаях присутствует похожая самокритика: «И гляжу я, дурея…» = «Был побег на рывок — / Наглый, глупый, дневной».

Но самое главное — что лирический герой одинаково рассказывает о своей реакции на убийство напарника: «И гляжу я, дурея, / Но дышу тяжело… / Он был лучше, добрее, / Ну а мне — повезло» («Песня о погибшем друге») = «Не успел посмотреть, / С кем отправился в путь <…> Дышал неровно, сипло, сгоряча. / Его крестом перечеркнули пули» («Побег на рывок»; АР-4-12, 14) («гляжу» = «посмотреть»; «дышу тяжело» = «.дышал неровно, сипло, сгоряча»; «погибшем друге» = «его… перечеркнули пули»). В последнем случае герой дышал сгоряча, а в первом он, «хотя горячился, / Воевал делово».

И еще одно сходство в описании погибшего друга: «Ну а он торопился — / Как-то раз не пригнулся» = «Но поздно — зачеркнули его пули» (такая же ситуация описывается в песнях «Мы вращаем Землю», «Письмо» и в стихотворении «У Доски, где почетные граждане…»: «Кто-то встал в полный рост и, отвесив поклон, / Принял пулю на вдохе», «Он шагнул из траншеи с автоматом на шее, / Он разрывов беречься не стал», «Он шагнул, как медведь из берлоги»).

В «Песне о погибшем друге» говорится о том, что Бог не охраняет героев и даже сокращает им жизнь, а в «Побеге на рывок» он напрямую приравнивается к лагерным охранникам, которые убивают беглецов: «Мы летали под богом, возле самого рая: / Он поднялся чуть выше и зашелся огнем. <…> Кто-то скупо и четко / Отсчитал нам часы / Нашей жизни короткой, / Как бетон полосы» (АР-11-132) = «Нам — добежать до берега, до цели, / Но свыше — с вышек — всё предрешено».

Более того, в «Побеге на рывок» разрабатывается мотив «триединства» власти: «…И осенили знаменьем свинцовым / С очухавшихся вышек три ствола2б4 <…> Но поздно — зачеркнули его пули / Крестом: в затылок, пояс, два плеча <…> Лихо бьет трехлинейка — / Прямо как на войне. <…> Псы покропили землю языками / И разбрелись, слизав его мозги». [488] [489]

Поскольку советская власть «отменила» истинного Бога и сама встала на его место, поэт пародийно переносит на нее все божественные свойства, и, таким образом, происходит совмещение советских (лагерных) и христианских реалий. Поэтому и «свыше — с вышек — всё предрешено» (констатация всемогущества власти, приравненной к Богу).

В этой связи стоит обратить внимание на идентичность ситуации в «Побеге на рывок» и в «Песне Сашки Червня» (1980): «Кто в бегах со мной был, / С кем судьбу я пытал?» /5; 504/, «Но свыше — с вышек — всё предрешено» /5; 170/ = «Я в бега, но сатану / Не обманешь — ну и ну!»[490] (АР-2-88).

Как видим, в первом случае для описания всемогущества власти используется образ бога, а во втором — образ дьявола. Причем если в «Побеге на рывок» беглецы сбивают с ног охранника: «[Сбили первого с ног] Вологодского — с ног» (АР-4-12), то в «Песне Сашки Червня» лирический герой ударяет ножом смерть: «Словно фраер на бану, / Смерть крадется сзади — ну, / Я в живот ее пырну — / Сгорбится в поклоне. /Я в бега, но сатану / Не обманешь — ну и ну!» (АР-2-88) (а в «Двух судьбах» он хотел ударить ножом Кривую и Нелегкую, также при этом пускаясь «в бега»: «Лихо выгреб, нож Вам в спину»; АР-1-10).

Итак, советская власть управляет как этим, так и потусторонним миром, поэтому они не отличаются друг от друга: «Зря пугают тем светом, — / Тут — с дубьем, там — с кнутом: / Врежут там — я на этом, / Врежут здесь — я на том». Этим объясняется равнодушие, с которым встретили в раю напарника героя в «Песне о погибшем друге»: «Встретил летчика сухо / Райский аэродром». И связано такое отношение с его несгибаемостью: «Он садился на брюхо, / Но не ползал на нем» /5; 40/, «В унисон с самолетом дозвенел он, сгорая: / “Ты живи, сядь на брюхо, но не ползай на нем!”» (АР-11132). Но