и завтра утром отправимся в экспедицию. Вильям заглотнул наживку, а Джакомо даже треснул кулаком по столу. Вы ведь знаете, как он бьет по столу. Мальтиец поклялся, что поедет с нами, если мы выдадим ему однозарядную винтовку. Но больше всех возбудился господин Мерине. Ему вдруг захотелось омыть руки вражеской кровью. Мы согласились взять его с собой, и я сказал, что выкуплю у него всех, кого он захватит в плен. А он размахался своими девичьими кулачками и тонким голосом так уморительно стал кричать, что Хаджи-Ставрос будет иметь дело лично с ним. Ну и смеялся же я! Кстати, накануне сражения у меня всегда веселое настроение. Лобстер загорелся идеей показать бандитам, чего он стоит. Джакомо был страшно доволен. У него рот растянулся до ушей, и, когда он колол орехи, то был похож на нюрнбергского щелкунчика. У господина Мерине вокруг головы засветился нимб, и он стал похож на какой-то фейерверк. Правда, остальные наши сотрапезники почему-то притихли. Толстая кондитерша то и дело крестилась, Димитрий упер глаза в потолок, а бравый лейтенант ополчения все советовал хорошенько подумать, прежде чем соваться к Королю гор. Ну а девушка со сплющенным носом, которую вы окрестили Crinolina invariabilis1, вдруг очень мило загрустила. Она стала жалобно вздыхать и ела через силу. В моем левом глазу могло бы поместиться все, что она съела за ужином.

— Она отважная девушка, Харрис.

— Пусть так. Хотя лично я думаю, что ваша снисходительность по отношению к ней переходит все границы. Никогда ей не прощу, что край ее платья всегда попадал под ножку моего стула, а также запах ее гадких духов, которыми я весь пропах, и ее томные взгляды, от которых не знаешь, куда девать глаза. Ей богу, она даже на графин не может взглянуть без того, чтобы не состроить ему глазки. Но если она вам нравится, то и пожалуйста. В девять часов она собралась в свой пансион, и я пожелал ей доброго пути. Через десять минут я пожал всем руки, и мы расстались до завтрашнего дня. Я вышел, разбудил кучера, и кого, вы думаете, я обнаружил в коляске? Там сидела Crinolina invariabilis и с ней служанка нашего кондитера. Подносит она пальчик к губам, я молча сажусь, и мы отъезжаем.

— Господин Харрис, — говорит она мне на неплохом английском, — поклянитесь, что вы откажетесь от ваших планов относительно Короля гор.

Я начал смеяться, а она вдруг как заплачет и стала уверять, что меня убьют. Я отвечаю, что привык сам уби-

вать других. Она требует, чтобы я отказался от убийства Хаджи-Ставроса. Я хочу знать почему. И наконец, дойдя до точки кипения, она, как в пятом акте драмы, восклицает: «Это мой отец!» Тут я задумался. Такое бывает раз в жизни. У меня появилась возможность вызволить друга, не рискуя двумя-тремя жизнями.

Я говорю этой юной паликарше:

— Ваш отец вас любит?

— Больше жизни, — отвечает она.

— Он вам когда-нибудь в чем-то отказывал?

— Из того, что мне было надо, ни разу.

— А если вы ему напишите, что вам нужен господин Герман Шульц, он вам его вернет с обратной почтой?

— Нет.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Тогда, мадемуазель, у меня остается лишь один выход. На каждого бандита найдется бандит с четвертью. Я увезу вас на борт «Фэнси». Вы будете моей заложницей, пока нам не вернут Германа.

— Я сама хотела вам это предложить, — говорит она. — На таких условиях папа вернет вам вашего друга.

Здесь я прервал рассказ Джона Харриса.

— Все это прекрасно, — сказал я ему. — Но неужели даже после этого вы не восхищаетесь бедной девушкой, которая до того вас любит, что сама отдала себя в ваши руки.

— Хорошее дело! — ответил он. — Она лишь хотела спасти своего дорогого папашу и прекрасно понимала, что, объявив войну, мы уже не остановимся. Я обещал, что относиться к ней будут со всей обходительностью, как подобает приличным людям. Она плакала до самого Пирея, а я, как мог, утешал ее. Она чуть слышно прошептала: «Теперь я пропащая!» Но я, как дважды два, доказал ей, что ее обязательно сыщут. Я помог ей выйти из коляски и вместе со служанкой на шлюпке отвез на мою посудину. Потом я написал старому бандиту письмо со своим категорическим требованием и отправил служанку в город, велев ей передать письмо Димитрию. С этого момента безутешная пленница безраздельно завладела моей каютой. Я приказал обращаться с ней, как с дочерью короля. До самого понедельника я ждал ответ от ее папаши, а потом мое терпение лопнуло, и я решил, что пора вернуться к изначальной идее. Взял я пистолеты, дал команду друзьям, а остальное вам известно. Ну а теперь ваша очередь. Думаю, вам суток не хватит, чтобы все рассказать.

— Я весь ваш, — ответил я. — Но сначала мне надо кое-что шепнуть на ушко Хаджи-Ставросу.

Я приблизился к Королю гор и тихо сказал ему:

— Не знаю зачем я вам сказал, что Фотини любит Джона Харриса. Должно быть, у меня от страха в голове помутилось. Я поговорил с ним и могу поклясться своим отцом, что они оба совершенно безразличны друг другу.

Старик жестом поблагодарил меня, и я пошел рассказывать Джону о том, что у меня приключилось с Мэри-Энн.

— Браво! — заявил он. — Мне сразу показалось, что во всем этом приключенческом романе не хватает немного любви. А ее, оказывается, вполне достаточно, и это его не портит.

— Простите, — сказал я, — но тут нет никакой любви. С моей стороны есть дружеские чувства, с ее стороны — чувство благодарности. Но большего, полагаю, и не надо, чтобы подходящие друг другу люди вступили в брак.

— Женитесь, друг мой, и пригласите меня в качестве свидетеля.

— Вы это заслужили, Джон Харрис!

— Когда вы с ней увидитесь? Я бы дорого заплатил, чтобы присутствовать на этой встрече.

— Я хотел бы сделать сюрприз и встретиться с ней как бы случайно.

— Хорошая мысль! Послезавтра при дворе будет бал. Мне послали приглашение и вам тоже. Ваш пригласительный билет у Христодула. А пока, друг мой, поживите у меня на борту, придите в себя. Волосы у вас выгорели, ноги повреждены. Но это все мы поправим.

В шесть часов вечера корабельная шлюпка доставила нас на борт «Фэнси». Короля гор на руках отнесли на палубу. Он совсем не держался на ногах. Плачущая Фотини бросилась ему в объятия. Она была счастлива оттого, что все, кого она любит, остались живы, правда, отец, по ее мнению, постарел лет на двадцать. К тому