— Так что вот, — говорит Маркус.

— Пару здоровенных верзил с тейзерами, — добавляю я. — Или еще лучше…

Маркус поднимает руку.

— По-моему, ты уже получила свой ответ, Алиса, — и смотрит по сторонам в ожидании следующего вопроса.

Усаживаюсь обратно на место, вставляю в уши наушники и провожу бо́льшую часть оставшегося времени, гадая, с чего это Маркус волком на меня смотрит и почему Лорен чувствует такую острую нужду постоянно докапываться до Тони. Прикидываю, какое удовольствие доставит мне сообщить Ильясу, сколько в точности было крови. Представляю, какая рожа будет в этот момент у этого волосатого мудилы.

Ну как тут не поделиться такими захватывающими подробностями, так ведь?

Где-то через четверть часа, когда собрание уже закончилось, подгребаю к Малайке и интересуюсь, не желает ли она сопроводить меня на улицу, чтобы выкурить по сигаретке. Та немедленно нащупывает собственную пачку и понижает голос.

— Господи, я уже отчаялась ждать, когда ты спросишь!

* * *

Снаружи немного моросит, так что мы стоим совсем близко друг к другу под навесом у входа в корпус. Малайка угостила меня сигареткой из своей пачки, избавив меня от возни со скручиванием своей собственной, что крайне любезно с ее стороны.

Как я уже говорила, она здесь из самых адекватных, а ее бирмингемский выговор всегда добавляет мне настроения.

— Полиция завтра опять явится, — говорит она.

Киваю и выдуваю струю дыма сквозь зубы.

— И наверняка произведет арест.

— Думаешь?

— Ну да, к тому моменту они уже будут знать, кто это сделал.

— Я бы на это особо не рассчитывала. — Малайка кидает на меня многозначительный взгляд.

— Ты чё, блин, шутишь? — изумляюсь я. — Опять?

— Грэм в воскресенье вывел из строя сразу три камеры наблюдения. — Она поднимает вверх соответствующее число пальцев. — Ту, что в столовой, ту, что напротив сто тридцать шестой палаты, и еще одну в коридоре, в которую попадает дверь женского туалета.

— Просто невероятно!

— Ты говорила о том, как улучшить безопасность? — напоминает Малайка. — Там, на собрании? Так вот: первым делом нам надо перевести Грэма в другое отделение.

Она втягивает голову в плечи. Становится довольно зябко.

— Копы, которые сюда приезжали, устроили Маркусу по этому поводу натуральную головомойку. Грузили ему про «серьезные дыры в системе безопасности», словно это он во всем этом виноват.

— Ну да, а все потому, что это серьезно усложнило им работу.

Гадаю, не пришла ли полиции в голову та же самая мысль.

— Ты была не в особом восторге от Дебби, так ведь? — спрашивает вдруг Малайка.

— Кто тебе такое сказал?

— Ну, Дебби сама как-то говорила.

— Что именно?

— Да так… ничего конкретного. Просто что вы с ней не особо сблизились.

Таращусь на нее.

— Как это вообще понимать? Можно подумать, будто ты сильно сблизилась с Лорен или Бобом! Я была бы очень удивлена, если это так. Просто с одними ты ладишь чуть лучше, с другими чуть хуже, согласна?

— Наверное, — отвечает Малайка.

— Честно говоря, бывают случаи, когда я не знаю, как удержаться от того, чтобы не врезать кому-нибудь из здешних говнюков как следует.

— Да, это непросто, — говорит она с улыбкой.

Я не уверена, что Малайка целиком и полностью откровенна относительно того, что Дебби говорила или не говорила ей про меня. И все же, если она еще этого не знает, не вижу особого смысла рассказывать ей, что именно я сама говорила Дебби за пару дней до того, как ее убили.

Я ведь уже не могу ничего изменить, правда?

Даже теперь, когда она мертва, определенно не могу забрать свои слова назад.

Затушиваем окурки об стенку у себя за спиной, и Малайка произносит:

— Ну что, пошли?

Я не двигаюсь с места, поскольку единственное, о чем я сейчас способна думать, это про встречу с Билли неподалеку отсюда пару недель назад. Те запасные косяки я затолкала в какую-то трубу, всего в нескольких футах от того места, где мы стоим.

По-быстрому дунуть было бы классно, а за спрос денег не берут, так ведь? Не думаю, что Малайка стукнет на меня, если я просто спрошу. По правде говоря, не только всякие коварные гады способны носить маски, и за эту последнюю пару месяцев я отработала немало полезных выражений лица, которые достаточно быстро могу на себя нацепить, когда этого требует ситуация.

Пристыженное, горестное, опасливое, угрожающее, отчаянное, безмятежное…

И вот теперь изо всех сил стараюсь изобразить из себя само обаяние.

— Как думаешь — может, я еще пяток минут погуляю?

Малайка ухмыляется и трогает меня за руку. Произносит:

— Не испытывай судьбу.

Четверть четвертого утра, сна у меня ни в одном глазу, и повсюду кровь.

Или была повсюду…

Лежу на кровати и жду, когда сердце прекратит колотиться как бешеное, после чего пытаюсь отрегулировать дыхание — так, как меня учили, когда это произошло впервые. Длинный вдох через нос, считаем до трех, а потом медленный выдох сквозь поджатые губы. Трудно сфокусироваться, потому что кто-то орет дальше по коридору.

Делаю еще один затяжной вдох…

Раньше я уже говорила, что не верю, будто «рекреационные» наркотики, которые я принимала перед тем, как загреметь на принудительную госпитализацию, были единственным, из-за чего я здесь оказалась, и по-прежнему нахожусь при этом мнении. И вот теперь, когда я в этом плане чиста как стеклышко, тоже не думаю, что наркотики, которыми пичкают меня врачи четыре раза в день — «хорошие» наркотики, — являются единственной причиной того, что происходит прямо сию минуту. И что довольно регулярно происходило с тех самых пор, как я здесь оказалась.

Хотя с головой точно что-то не то.

Что сплю я, что бодрствую — нечто явно режиссирует это шоу ужасов.

Опять медленно выдыхаю.

Это лишь одна из проблем. Когда бы такое ни происходило, я никогда не уверена, снится мне это или нет. В смысле, я знаю, что все это не по-настоящему… но когда это заканчивается, я не знаю, проснулась ли я только что или же все это время бодрствовала, а все это прекратилось лишь потому, что мой мозг решил: хватит на какое-то время всяких страстей. Словно автоматический предохранитель в электрической сети, когда грозит короткое замыкание.

Три, два, один… и ты снова у себя в комнате.

Была кровь, как я уже говорила. В таких случаях всегда полно крови. Хотя если поразмыслить об этом с рациональной точки зрения — хотя бы на минуточку, — то все это совершенно предсказуемо. Где бы я в тот момент ни находилась — а эта часть всегда малость расплывчатая и неопределенная, — я не могу удержаться от слез и мечусь в жуткой панике, и мне никак не избавиться от всей этой крови, поскольку ее слишком много, и когда я ухитряюсь стереть лишь достаточное ее количество, чтобы напомнить себе, как на самом деле выглядит моя кожа, из всех моих пор пузырями вылезает еще. В смысле, не моя кровь — не как если бы я порезалась или еще чего. А такая, как будто я живу ею, дышу ею и… сама ею являюсь.