Я всматриваюсь в ее лицо, пытаясь отыскать следы от слез, но ее щеки сухие, а глаза не красные. Она выглядит просто уставшей.

Я вздыхаю. Самое время.

– Я просто… подавлена. Так много всего навалилось, что это трудно переварить.

Ссутулив плечи, я готовлюсь услышать ее обычные шутки и подбадривающие слова. Но вместо этого после долгой паузы слышу совсем другое.

– Мне тоже, – говорит она тихим голосом.

А потом происходит немыслимое. Она кладет свои палку и термос, обхватывает меня руками и целует в голову. Затем заправляет прядь волос мне за ухо и гладит по щеке большим пальцем. Меня окутывает ее привычный запах: виски и какао.

– Это было нелегко, не так ли? – хриплым голосом говорит она.

Не знаю, говорит она о последних неделях или последних тринадцати годах, но и в том и другом случае ответ один.

– Да, – признаю я. – Это было нелегко.

Она выпускает меня из объятий, но одной рукой продолжает сжимать мои плечи, а второй берет термос и предлагает мне. Я с благодарностью принимаю.

– Мне кажется, я подвела тебя, Иззи, – говорит она полным сожаления голосом, который я так ненавижу.

– Ни капли, – настаиваю я. – Ты отказалась от всего ради меня. Я никогда не смогу отплатить тебе за это. Я так тебе благодарна.

На ее лице появляется натянутая улыбка.

– Но я никогда не делилась с тобой своими эмоциями. И ты всегда старалась быть храброй, всегда шутила, потому что именно так я справлялась со своей болью. И тебе ничего не оставалось, кроме как поступать аналогично.

Я задумалась над ее словами. Наверное, так и есть. Мне никогда не приходило в голову, будто Бэтти сделала меня такой, какая я есть, но, полагаю, что я многому научилась, просто живя с ней рядом. В каждой частичке моей личности можно найти что-то от нее: как хорошее, так и плохое.

– Ну, каждый хотя бы однажды облажается при воспитании ребенка, – наконец говорю я. – И раз уж со мной должен был кто-то напортачить, то я рада, что это была ты.

Мы обе смеемся над этим, но не в привычной вызывающей манере. Мягче. Более искренно.

– Мы исправимся, да? – говорит она, но глядя не на меня, а на могилу мамы. – Мы станем разговаривать о своих чувствах. И будем плакать, когда это будет необходимо. И признаем, что иногда жизнь чертовски несмешная.

Я делаю глубокий вдох, а затем медленно выдыхаю.

– Хорошо. Договорились.

Уборщица выходит из задней двери церкви со шваброй и ведром, а затем выливает грязную воду за оградку, на поле.

– Я скучаю по ним, – тихо говорит Бэтти. – По твоим родителям. Они были замечательными людьми. – Ее голос звучит еще глуше сейчас, и она не кашляет. По щеке скользит слеза. Еще одна. А затем плечи начинают трястись, и я обнимаю ее. – Мне бы хотелось иногда получить их совет, понимаешь? Их заверение в том, что я поступаю правильно. С тобой. Со всем.

Огромный комок появляется в моем горле, я не успеваю проглотить его – и тоже начинаю рыдать. Но на самом деле от этого чувствую себя лучше. Мы крепко обнимаем друг друга.

Она шмыгает носом.

– Ты замечательный человек, Иззи. И я просто… горжусь тобой. Тем, что ты моя внучка. И я уверена, что твои родители тоже бы тобой гордились.

Слез, скатывающихся по моих щекам, стало еще больше, хоть я и пытаюсь их сдерживать.

– Но я все испортила, бабушка.

– Нет, – яростно качает она головой. – Это не так. То, что все так чертовски сильно заинтересованы в сексуальной жизни девочки-подростка, скорее характеризует их, чем тебя.

Я соплю в ее фиолетовую тунику. Голубь с интересом наблюдает за нами.

– Я знаю, но… я не рассказала тебе самое ужасное. Об Аджите.

– Я уже все знаю, милая, – ласково говорит она, что обычно у нее не очень хорошо получается из-за вечного кашля.

– Знаешь? – искренне потрясенная, спрашиваю я.

– Да. Миссис Дутта позвонила мне.

От беспокойства у меня все сжимается внутри.

– Боже. Что она тебе наговорила?

– Она бесновалась. Конечно, ей пришлось объяснить все от начала и до конца, потому что, как ты знаешь, я не дружу с интернетом и не видела этой статьи. – Пауза. – Это правда? Про Аджиту.

– Не знаю, – шепчу я. – В том-то и дело.

Поглаживая мои волосы, Бэтти делает глоток кофе из термоса.

– Мм. Миссис Дутта считает, что это невозможно. Буквально за гранью реальности. Я попробовала объяснить, что ей не стоит принимать все в штыки, что это может быть правдой, что стоит попытаться поговорить по душам с дочерью, но… Но мне показалось, что это вряд ли произойдет.

Я протираю глаза, из которых наконец перестали литься слезы.

– Мне бы хотелось быть с ней рядом. С Аджитой. Если это правда.

– Так что тебя останавливает? – хмурится Бэтти.

– Как что? Миссис Дутта не позволит мне ее увидеть.

– Вы с Аджитой дружите так долго, – разочарованно сопит она. – Неужели ты позволишь ее гомофобной матери указывать, как вам общаться?

Я замираю.

– Мне почему-то кажется, что ты хочешь сейчас услышать «нет», но ты видела эту женщину? Она пугающая.

Бэтти смотрит на меня сурово, чего еще ни разу не делала за всю мою жизнь.

– Иззи.

– Я знаю.

Да, знаю.

07:32

Согласно плану, разработанному мной и Бэтти, я должна перехватить моего Lieblingsfreundin [ «лучшего друга» auf Deutsch, даже в свои худшие времена мне хочется просвещать людей] по дороге в школу, поэтому я, как дура, с самого утра прихожу к дому Аджиты. Серьезно, рано вставать – это дурость. Никогда не доверяйте людям-жаворонкам. У них есть глубоко укоренившиеся психологические проблемы, и я, как человек с глубоко укоренившимися психологическими проблемами, считаю себя экспертом в этом вопросе.

Припарковав велосипед через дорогу [и немного за углом, чтобы миссис Дутта не смогла застрелить меня из винтовки], я достаю термос с кофе, а затем делаю большой и жадный глоток, как алкоголик, пьющий первую рюмку за день, и принимаюсь ждать.

07:33

Прождав примерно сорок пять секунд, я начинаю мысленно возмущаться, что Аджита до сих пор не вышла, и подумывать о том, чтобы бросить все и предаться старому доброму занятию «спрятаться в кустах и рыдать, пока тебя не стошнит». Но сдерживаюсь.

[Знаю. Моя стойкость просто поразительна.]

Пока я жду, раздумываю о конкурсе сценариев. Да, отстойно, что меня исключили. Невероятно отстойно. Но по большей части мне стыдно перед миссис Крэннон – и лишь немного жалко себя и упущенные возможности. Меня успокаивают слова Карсона, которые напоминают охлаждающую маску при мигрени: