– Казалась такой умной, интеллигентной женщиной, – вздохнула Надежда Георгиевна, – а на самом деле…

– Мегера.

– Да уж! Хуже торговки базарной. Сами в элементарных вещах путаются, а мы слова не скажи!

Наташа кивнула. Внезапная отповедь Ирины Андреевны сначала сильно удивила, а потом огорчила. Она не то чтобы считала судью своей союзницей, но все же думала, что они на одной стороне. Обе молодые разумные женщины с адекватным восприятием реальности, не зашоренные коммунистической моралью, но и не угорелые от диссидентства, Наташа думала, они легко найдут общий язык, но оказалось, Ирина видит в них с Надеждой Георгиевной просто болванчиков и хочет низвести до формальных, мертвых фигур, таких, как защитник подсудимого, который, кажется, с начала процесса ни разу рта не раскрыл. И, черт возьми, так и тянет поддаться соблазну! Согласиться: «да, я никто и звать никак», молча досидеть до конца процесса и принять решение судьи, каким бы оно ни было. Это же золотое правило – не лезть, когда не спрашивают, а когда по губам бьют, так сам бог велел заткнуться. Зато совесть и сомнения потом не будут мучить, запретили лезть, я и не лезла. Пусть, как говорят, Мойша ворочается.

Наташа засмеялась:

– А представляете, в какой восторг придут ученики, когда узнают, что их любимая директриса хулиганила в суде? Вы же сразу такой авторитет завоюете, что Макаренко в гробу перевернется.

Вдруг Наташа услышала, как пассажирка хихикает, и, несмотря на ситуацию на дороге, оглянулась: уж не показалось ли. Нет, Надежда Георгиевна действительно смеялась, отчего сразу помолодела лет на десять.

– Слушайте, если серьезно, давайте я теперь буду встревать, – продолжала Наташа, – я всего лишь аспирантка, а главное, папа меня в любом случае отмажет, даже если судья накатает сто бумаг, а у вас совсем другая ситуация.

– Да, – согласилась директриса, – неполное служебное могут влепить, и вообще, нервы помотают. Было бы правильно защитить себя и первыми написать кляузу на судью, что она зажимает наши полномочия, только я совершенно не умею этого делать.

– Ой, правда?

– Представь себе! В жизни не накатала ни одной телеги, нечего тут ухмыляться и думать, что ты всех насквозь видишь.

Наташа кивнула и закусила губу. Тут был сложный поворот налево, и она всегда напрягалась, проезжая его, а сейчас за разговором забыла взволноваться, так и выехала на перекресток. Теперь надо как можно скорее с него смотаться. Пропустив встречных, она встала в крайний левый ряд:

– А мы перешли на «ты»?

– Простите, вырвалось.

– И вы простите, что я про лапти сказала. Это я напрасно, признаю.

– Да что уж там, дело прошлое. Сейчас, Наташа, я о другом волнуюсь. Вы меня извините, но нет у меня пока стопроцентной уверенности в том, что этот придурок виноват.

Наташа от удивления вильнула на дороге и порадовалась, что директриса приберегла свои откровения до того момента, когда она покинула сложный перекресток.

– А кто с пеной у рта доказывал обратное? – фыркнула она.

– Кто-кто? Конь в пальто. – Директриса поправила свою сумку, и на периферии Наташиного зрения махнули две желтые когтистые лапы. – А вы что думаете?

– Не знаю, честно. Вы слышали, что я говорила на распорядительном заседании, а потом меня насторожила удивительная выдержка Мостового. Он сидит, будто происходящее его не касается. Конечно, самообладание – это хорошо, но когда тебе грозит смертная казнь, а адвокат вообще не чешется… Лично я бы занервничала, – Наташа повернула в переулок, – здесь куда?

Надежда Георгиевна показала дорогу и вдруг пригласила в гости, просто поужинать. Наташа понимала, что сделано это нехотя, из вежливости, и ничего хорошего от визита не ждала, но домой не хотелось так сильно, что она согласилась.

У директрисы оказалась просторная трехкомнатная квартира в «сталинском» доме. Почему-то Наташа думала, что жилище Надежды Георгиевны представляет собой апофеоз безвкусицы, дерзкое сочетание ковров, хрусталя, полированной мебели и позолоты, но ошиблась.

Всюду было немножко старенько, чуть бедненько, где-то запущено, но чистенько и уютно. Вместо ковра в широком коридоре висела огромная карта мира со слегка обтрепавшимися краями, а сквозь приоткрытую дверь Наташа увидела, что одна стена в комнате полностью, до потолка заставлена стеллажами с книгами.

Встречать их вышла высокая стройная девочка с очень миловидным лицом и аккуратным носиком. Глаза у нее были грустные. Вежливо поздоровавшись, она сказала, что дома одна, Яша еще на занятиях.

– А папа где?

– Поехал к оппоненту.

– Ох, он столько работает над этой своей диссертацией, – поморщилась директриса.

Наташа промолчала. Она знала, что визит к оппоненту в неурочное время редко бывает связан непосредственно с научной работой, но не стала разочаровывать Надежду Георгиевну.

Они устроились в просторной кухне, хозяйка захлопотала у плиты и через несколько минут поставила перед Наташей тарелку с гречневой кашей с подливкой. Наташа не ожидала, что будет настолько вкусно: она думала, что эта основательная правильная тетя готовит такие же основательные питательные и противные блюда, а оказался просто восторг.

– Вкусно так, что умереть – не встать!

– Вы еще не пробовали, как моя мама готовила.

Оказывается, обе сильно проголодались, поэтому ели быстро и молча. Только когда хозяйка налила чай и поставила на стол соломенную вазочку с сухарями, вернулись к делам, причем Надежда Георгиевна выглянула в коридор и прикрыла кухонную дверь. Оказывается, дочь очень уважает Мостового, и будет нехорошо, если она узнает, что мать его судит.

– Если мы будем и дальше выпендриваться, судья заявит нам отвод, – сказала Надежда Георгиевна.

– Логично.

– И тогда процесс придется заново начинать, с другими заседателями.

– Ага, и родственникам по новой переживать весь этот ужас.

– А заседателей возьмут каких-нибудь бессловесных, которые не то что говорить, даже слушать ничего не станут. Раз есть установка – осудить Мостового, значит, осудим.

– Вроде дяди Коли?

– Э, нет. Дядя Коля имел четкую позицию и выступал против смертной казни. Если бы он не заболел, так судья бы об него все зубы обломала. Кстати…

Надежда Георгиевна вдруг замолчала. Наташа размешала чай и украдкой помочила в нем сухарик, чтобы размяк.

– Какое все же странное совпадение, – протянула директриса, – с утра дядя Коля был жив-здоров, питался супом, а потом высказал в столовке свои взгляды на смертную казнь и сразу заболел.

Наташа улыбнулась. Все-таки любят такие тети впадать в крайность. То коммунизм без конца и без края, а то заговоры мерещатся.

– Надежда Георгиевна, март на дворе, простудиться легче легкого, это я вам как врач говорю.