Ирина сгребла всю косметику в сумку. Осталась одна надежда – на мартовское утро. Может быть, ветерок, пахнущий корюшкой и несущий на своих крыльях весну, вернет лицу привычный вид, и после этого она спокойно накрасится в служебном туалете.

Закинув Егорку в сад, Ирина с ужасом посмотрела на переполненный автобус и решила идти пешком, несмотря на снежную кашу под ногами. Когда-то она, глупая девица, выбрала работу по принципу «ближе к дому». Варианты у нее, отличницы, были разные, но Ирина рассудила, что тратить в день по три часа на дорогу очень глупо, лучше посвятить это время семье. Вот странность, она всегда хотела одного – счастливую семью, а судьба подсовывает ей работу…

Ирина взглянула на часы и ускорила шаг. Надежда Георгиевна и Наташка – противные бабы, но все же не годится заставлять их ждать под дверью кабинета.

Сестра девушки, которая погибла третьей, рассказала в суде все то же, что и на предварительном следствии. Родственник, вернувшийся из Польши, привез девушкам зажим для волос, и в свое последнее утро девушка его надела. Сестра хорошо это запомнила, потому что выяснение, кто именно будет сегодня владеть заколкой, состоялось на повышенных тонах.

Ирина вздохнула. Что ж, есть еще показания однокурсниц убитой, которые видели зажим в прическе девушки в последний ее день, есть опознание заколки родителями… Информация по заколке была получена и запротоколирована задолго до того, как злосчастная вещица обнаружилась под диваном Мостового. Все четко, не придерешься. Свидетельницу можно отпускать. И только Ирина хотела это сделать, как встряла Надежда Георгиевна.

– Простите мое любопытство, – многозначительно откашлялась директриса, – но скажите, пожалуйста, у вашего дяди нет детей?

Девушка изумленно взглянула на судью, а Ирина не смогла найти подходящий аргумент, чтобы заткнуть не в меру ретивую заседательницу.

– Или у него только один ребенок? – настаивала тем временем Надежда Георгиевна.

– Нет, у него двое сыновей, – растерянно сказала свидетельница.

– Тогда непонятно, – директриса вдруг улыбнулась почти по-человечески, – почему он привез вам одну заколку на двоих? Он всегда так делал? Я спрашиваю, потому что обычно родители двоих детей знают, что споры из-за любой престижной вещицы могут посеять смертельную вражду между братьями и сестрами.

– Да-да, вы знаете, он всегда раньше привозил нам все одинаковое из своих поездок! Когда мы были маленькие, то пупсиков, потом канцелярию разную, ручки, стирательные резинки с утенком Дональдом… Все такое по мелочи, но обязательно одинаковое.

– А вас не удивило, почему в тот раз он привез вам одну заколку?

Девушка пожала плечами:

– Может быть, немножко. Только, сами знаете, дареному коню в зубы не смотрят. Наверное, он решил, что мы уже взрослые и сумеем поделить одну пустяковую вещицу.

– Безусловно, – милостиво произнесла Надежда Георгиевна, и Ирине страшно захотелось дать ей подзатыльник. Распоряжается, как у себя дома, еще немножко, и судейское кресло попросит уступить. Надо срочно приструнить ее, только сейчас допрос вышел на такую линию, что оборвать его нельзя.

– А еще мы подумали, что у дяди не хватило денег, он тогда своим мальчишкам привез куртки. Одинаковые, кстати, – свидетельница улыбнулась, – естественно, мы не стали его спрашивать, почему только одна заколка, это было бы неприлично.

– Разумеется.

Повисла пауза. Мостовой сидел совершенно спокойно, почти не шевелясь, Полохов мечтательно глядел в стену, а Бабкин насупился. Все же он соображал побыстрее своего приятеля. Ну ладно, ребятки.

– Адвокат не хочет заявить ходатайство? – поинтересовалась Ирина елейным тоном.

– Какое? – встрепенулся Полохов.

– Ходатайство о допросе гражданина… Человека, который привез заколку из Польши. Вдруг он вез две, или три, или вместе с ним такую же заколку приобрел товарищ из делегации? Скажите, свидетель, на заколке были особые приметы – сколы, повреждения или что-то такое, что позволяло бы сказать, что это именно ваша заколка, а не точно такая же. Или?

– Нет, мы берегли общие вещи, – девушка грустно улыбнулась, – если бы одна из нас что-то повредила, то вторая бы ее пришибла. Поэтому заколка у нас была как новенькая.

– …Надо же, – вздохнула Ирина, когда они вернулись в кабинет на перерыв, – у нас со следователем по одному ребенку, поэтому мы не подумали, что поведение дяди слегка странное.

– И я одна в семье, – засмеялась Наташа, взяла с подоконника банку и побежала за водой.

– А я и забыла, как мы с сестрой дрались из-за каждой мелочи. – Ирина откинулась на спинку стула и взглянула на Надежду Георгиевну. Кольнула зависть, что у директрисы счастливая семья и двое детей… Кольнула и отпустила. Скоро у нее, Ирины, тоже будет счастье, надо думать об этом, а не завидовать.

– Да, это уж так водится. Каждый по отдельности – прекрасные дети, но как начнут что-нибудь делить, хоть святых выноси.

– Помню, мы с сестрой чуть друг друга не убили из-за трусов «неделька». О, это был ужас! – улыбнулась Ирина и подумала, что надо позвонить сестре. – Сначала она заявила, что все семь штук себе возьмет, потому что ей хочется, чтобы был комплект. Я сказала, что она хочет, никого не волнует, будем делить по справедливости. Она – нет, комплект гораздо круче, чем разрозненные трусы, поэтому она заберет весь, а потом мне что-нибудь другое отдаст. Я говорю, да, комплект круче, поэтому его заберу я. В общем, как соломонов суд, только без настоящей матери младенца. Сутки скандалили, потом решили поделить, но семь – нечетное число. Кому три, кому четыре… Потом там вторник был с самой красивой картинкой, так три часа решали, кому вторник.

– У меня тоже такие были, – невпопад сказала Наташа, вернувшись с полной банкой воды, – и весь комплект для меня одной.

– Не сомневаюсь, – процедила Надежда Георгиевна, – а мне мама трусы шила.

– Ну это большое достижение, конечно, – фыркнула Наташа и включила кипятильник, – а вместо сменки лапти, наверное, плела?

– Что вы себе позволяете?

– А вы?

Тут ожил местный телефон: Валерий вызывал Ирину к себе. Она быстро встала. Пусть спорщицы сами разбираются. Надоели, вечно орут, хуже, чем они с сестрой, когда трусы делили.

На пороге кабинета Валерия она столкнулась с Бабкиным. Тот смерил ее тяжелым взглядом и надул губы – видимо, это символизировало праведное негодование. И отшатнулся он от нее слишком театрально, чтобы можно было всерьез об этом переживать.

– Слушаю вас, Валерий Игнатьевич, – улыбнулась Ирина, войдя.

К счастью, за утро одутловатость лица прошла, в туалете был сделан легкий макияж, и сейчас Ирина выглядела вполне прилично, даже, можно сказать, хорошо.

– Что вы себе позволяете, Ирина Андреевна? – выкрикнул Валерий, а Ирина невольно улыбнулась, подумав, что второй раз за десять минут слышит этот риторический вопрос.