две разные стратегии, применяемые посещавшими рынок рабочими. Около половины опрошенных продавали собственные вещи и потом тратили значительно больше, чем им позволяла зарплата. Эта группа тратила на рынке много, в среднем 649 рублей на человека – больше среднего месячного заработка. Но это были разовые крупные расходы, которые нельзя было проецировать на другие месяцы. Другая группа – чуть более трети тех, кто ходил на рынок, – тратила гораздо меньше, в среднем около 118 рублей, но все же больше, чем у них оставалось после необходимых расходов[601]. Никто из рабочих, вне зависимости от того, посещали ли они рынок, не клал деньги в сберкассу. Во время войны рабочие голодали и тратили все, что у них было.

Исследование бюджета рабочих выявило еще один неочевидный факт, связанный с их поведением на рынке. Крупные суммы на рынке чаще тратили рабочие с низкой зарплатой, а не те, кто получал больше. Именно им оказалось труднее всего выживать, имея только зарплату, карточки и питание в столовой, поэтому они вынужденно продавали личное, а иногда и государственное имущество: одежду, нижнее белье, постельные принадлежности. В этом отношении рынок играл более заметную роль в жизни бедных. Однако все рабочие располагали лишь нехитрым скарбом: пальто, парой ботинок, рубашкой, брюками или юбкой, сменой белья и иногда постельными принадлежностями и рабочей одеждой, полученными от государства. Продавая свои вещи, рабочие часто не имели возможности их заменить. Они шли на рынок в отчаянии, торгуя вещами, лишиться которых им было крайне нежелательно, в обмен на продукты. Пусть рынок порой и помогал рабочим выживать, но он и обкрадывал их.

Яркий пример тому – Т. В. Шемелов, двадцатилетний рабочий, получавший жалкие 236 рублей в месяц. В сентябре 1942 года Шемелову удалось увеличить свой доход до 3280 рублей: он продал на рынке хлебную карточку, пальто и замок – на заводах замки выдавали рабочим для защиты своих шкафчиков от воров. Как и в случае со многими вещами, которыми рабочие торговали на рынке, было неясно, принадлежит ли замок государству или лично рабочему. На вырученные деньги Шемелов накупил картофеля, моркови, помидоров, семечек, лука, яблок, репы и молока[602]. В следующем месяце Шемелов получил бы новую хлебную карточку, но заменить пальто и замок ему было бы нечем. Он мог снова прийти на рынок ближе к зиме, но уже едва ли нашел бы вещи для продажи или обмена.

Другие случаи разовых трат носили схожий характер. Е. И. Бабенко, доведенный до нищеты семнадцатилетний электромеханик, продал рубашку, две пары носков, простыню, одеяло, две тетради, подушку и несколько полотенец, выручив 1936 рублей – почти впятеро больше его зарплаты, – и купил хлеба, картофеля и овощей[603]. Н. П. Булавин, еще один семнадцатилетний электромеханик, тоже продал свое имущество, в том числе подушку, два полотенца, брюки, плащ, две простыни, пару носков и две наволочки, за 3290 рублей. На вырученные деньги он купил карандаши, тетрадь, молоко, овощи, картофель, сливочное масло, четыре котлеты, стопку блинов и вторую хлебную карточку на месяц. Одна только карточка обошлась ему в 600 рублей[604]. Хлебные карточки были стоящим приобретением, но продавались с огромной наценкой. С хлебной карточкой рабочий тратил около 20 рублей в месяц на покупку двенадцати килограммов хлеба. Но на рынке та же карточка стоила 600 рублей – иначе говоря, наценка составляла 2900 %.

В целом рабочие делали покупки на рынке не для удовольствия, как это стало происходить позднее. Приобретения состояли главным образом из дополнительных продуктов, особенно тех, которых им недоставало в ежедневном рационе. Мало кто покупал одежду и обувь, хотя многие нуждались и в том, и в другом. Им приходилось выбирать между едой и личными вещами. Большинство бродило между прилавками и торговцами, не имея денег, чтобы утолить голод. Другие в порыве отчаяния поспешно распродавали свое скудное имущество. Даже самый простодушный подросток понимал, что, продавая осенью пальто, обрекает себя на страдания зимой. На рынке торговали вожделенными продуктами, но рабочий мог насытиться разве что обрекая себя на последующие лишения, но чаще и это насыщение было мимолетным.

Государственные проверки и рабочий контроль

Руководство страны, понимая, что значительную часть запасов разворовывают, пробовало разные тактики защиты карточной системы. Любимов, нарком торговли, впоследствии писал: «Не все шло гладко, были ошибки, нарушения, извращения, даже прямые преступления, и для борьбы с ними, а главное – для предупреждения их нужен был четкий, бдительный, повседневный контроль»[605]. Наркомторг, профсоюзы, комсомол и партия проводили проверки в столовых, магазинах и на складах, чтобы убедиться, что продукты в полном объеме достигают тех, для кого предназначены[606]. Госторгинспекция при Наркомате торговли контролировала торговые ведомства на местах. Милиция и судебная власть проводили расследования и судили за крупную кражу и хищение запасов, вынося суровые приговоры в виде длительных тюремных сроков. В конце концов ГКО с помощью профсоюзов организовал рабочих для контроля в пунктах распределения продовольствия.

Жалобы рабочих, особенно письменные, подписанные всем коллективом и направленные руководству в Москву, часто становились поводом для проверок, приводивших к улучшению ситуации и наказанию провинившихся чиновников. Например, письмо Ивана Беднова, рабочего челябинского завода боеприпасов, в ЦК послужило толчком к масштабному расследованию. Учитывая ключевую роль рабочих в помощи фронту и ложившуюся на их плечи нагрузку, партийное руководство внимательно относилось к жалобам рабочих. Предположение Беднова о пропасти, разделяющей рабочих и местных партийных деятелей, сразу же вызвало тревогу:

Большевики завода боятся вылезти к рабочим с разъяснением тех или иных недостатков, особенно больным сейчас вопросом – питания и снабжения рабочих, потому что руководители партийцы все замешаны в тех или иных неблаговидных делах самоснабжения или, проще сказать, неприкрытого расхищения продуктов; где это видано в истории большевистской партии, чтобы большевики боялись рабочих, этого не было никогда. Большевики, наоборот, всегда шли в рабочие массы и разъясняли им сущность того или иного вопроса и позор тем большевикам, которые боятся рабочих…

По словам Беднова, отношения между руководством и рабочими в Челябинске достигли крайнего напряжения: «У нас многие большевики руководители боятся даже на улице встретиться с рабочими, т. к. им прямо в лицо кричат „кровосос“, „пьяница“, „толстопузый“, „опился нашей кровью“»[607].

Письмо Беднова перенаправили Б. Л. Ванникову, наркому боеприпасов. Судьба Ванникова, как и многих партийцев его поколения, складывалась непросто. В 1930‐е годы он быстро продвигался по службе по линии промышленных ведомств, в разгар чисток был назначен заместителем наркома обороны и занимал этот пост до начала июня 1941 года, когда его арестовали.